— Это мальчик, — сказал я.
— Это червь. Отдай его мне.
— Нет. — Я крепко прижал его к себе, чтобы она не дотянулась. — Он и так очень слаб и скоро умрет. Не бери еще один грех на душу.
— Отдай его мне, Виктор, — повторила она и начала задыхаться, ее тело свело судорогой.
— Тужься снова, — сказал я. — Еще не все вышло.
У Лили не осталось сил, из нее по-прежнему лилась кровь. Послед не вышел, и она была еще привязана к тому, что ненавидела всеми фибрами. Поэтому я перерезал пуповину острым камнем. Я поразился тому, какой она была крепкой: с первого раза ничего не получилось.
Наконец я разлучил Лили и червя. Оторвал кусок рубахи, завязал пуповину и свернул ее кольцом у него на животе. Заметив, что червь дрожит, я снял с себя рубаху. Одна ее сторона затвердела от моей же крови, я подвернул ее и закутал червя чистой стороной. Перебарывая отвращение, я прижал его к себе и ощутил на лице дыхание — столь слабое, что даже перышко не колыхнулось бы. Я укрыл нас троих плащом, потом взял Лили за руку и мягко сжал в ответ ее пальцы, едва она ими пошевелила.
— Он уже умер? — спросила она, не видя, что я держу его.
— Да.
— Тогда я свободна. — Она забилась в конвульсиях. Немного спустя боль прошла, Лили взглянула на меня и улыбнулась: — Когда мы прибудем в Лондон?
Плащ у меня в ногах стал мокрым: он впитал в себя ее жизнь.
— Завтра, — ответил я.
— Завтра? Дурачок ты, Виктор, я же тебя дразню. Я скоро умру.
— Нет, я доставлю тебя в Лондон.
— Как ты будешь жить без меня?
— Скажи, только честно: почему ты оставалась со мной все это время?
По ее бледному лицу пробежали бесчисленные оттенки чувств: жалость и коварство, гнев и ненависть, наконец невиданная прежде доброта. Она солжет или скажет правду? Какая мне разница? Только бы она призналась, что любит меня.
Она так ничего и не сказала, лишь закрыла глаза и прислонилась головой к карете. Ее дыхание стало очень медленным, пальцы в моей ладони едва заметно дрожали. Такие неглубокие вздохи, такая легкая дрожь, что я даже не заметил, как Лили испустила дух. Дожидаясь признания в любви, я так крепко сжимал холодеющую руку, словно это могло спасти ее. Нуждаясь в этом признании, я так крепко сжимал ее холодеющую руку, словно можно было уйти вслед за Лили.
Где сейчас Уинтерборн? Не наполнилось ли его сердце необъяснимой печалью? В церкви я сказал, что оберегал Лили, защищал ее ради него. Но он отверг меня. Неужели я позволил ей умереть только из-за этого?
Я притянул к себе Лили. Ее обмякшее тело у меня на руках напомнило о Мирабелле, которую я держал точно так же, когда ее застрелили. Одна женщина вела к другой, и обе погибли лишь потому, что ненадолго остались со мной.
Положив червя себе на колени, я трясущейся рукой снял с Лили бусы Мирабеллы, которые я ей подарил, и снова завязал их на запястье, рядом с тем браслетом, что Лили смастерила для меня. Там ему и место: две женщины, два подарка, две смерти. Маленькие бусины звякнули, и червь повернул головку на звук.
Червь — внук Уинтерборна. Будь у него выбор, он отнял бы у меня это бледное морщинистое существо, и это еще один повод ненавидеть червя. Но я все равно поднес кроху к груди и натянул на нас обоих плащ, чтобы согреться.
Так пролетели минуты, часы, дни… Кто-то приблизился с фонарем в руке. Уолтон, подумал я, пришел завершить начатое. Я даже не поднял головы.
— Убийство! — заорал человек.
Издалека откликнулись:
— Снова шутишь, Дарби? На смену опоздаем.
— Мужчина и женщина: оба мертвые. Повсюду кровь. Господи! Его лицо!
Я зашевелился и увидел грубоватую физиономию, обрамленную густыми черными волосами и бородой. Часть щеки была вырвана — старая, давно зажившая рана. Все лицо в странных синеватых оспинах. Едва я взглянул на него, человек воскликнул:
— Живой! — Он отдернул плащ. — Тут еще ребенок! Тоже живой!
Послышался десяток голосов.
— Успокойтесь, — сказал Дарби. — Купер, Шеффилд, Смит, помогите отнести его в город. Понадобится трое, а то и четверо человек. На вид он в два раза больше, чем старина Том Хамфрис! Остальные должны заступить на смену. А не то нам всем урежут зарплату и снова пришлют бригаду Пэкстона.
Едва Дарби взял червя, я прошептал:
— Избавьтесь от твари.
Когда они подняли меня, во всем теле вспыхнула ужасная боль, и с грохотом обрушилась ночь. Больше я ничего не помнил. Забвение было приятным и темным, но очень скоро я очнулся от такого громкого воя, что от него сам Бог, должно быть, сошел с ума.
Неожиданно придя в себя, я обнаружил, что лежу на полу в неосвещенной комнате. С потолка свисали копченые туши, которые бешено раскачивались, ударяясь друг о друга. Глиняная посуда упала и разбилась; на полке одинокая уцелевшая чашка вертелась с головокружительной скоростью. В воздухе стояла пыль, словно кто-то быстро пробежал по опилкам.
Что случилось?
Уши болели. Сначала я подумал, что меня разбудил шум — оглушающий, поразительный гул все еще звенел в голове. Но мясо качалось, чашка вертелась, и пол вибрировал.
Минутная тишина — лишь на краткий миг, а потом…
Вопли из соседней комнаты. Затем оклики, распоряжения и плач, доносившиеся с дороги, слились в один мучительный крик.
Я привстал, но тотчас повалился от лютой боли в плече. Скрипя зубами, я приподнялся на другой руке. Сначала сел, затем встал на колени и выпрямил ноги.
На мне была блуза из дерюги: два-три мешка для муки разрезали и сшили вместе — получилась свободная безрукавка. Под ней я обнаружил повязку на плече, промокшую насквозь. С нижнего края еще капала кровь. Внезапно с небес обрушилась кровь всего мира. Склонившись под этим курящимся фонтаном, я вспомнил.
Лили мертва.
А Уолтон все еще жив.
Новый взрыв! Земля содрогнулась и сдвинулась с места, будто хаос, скрытый в моей душе, вырвался на волю. Я нетвердой походкой вышел из комнаты, оступаясь там, где пол провалился и наружу вылезли камни и почва. В главном зале располагалась таверна: теперь она опустела, недопитые кружки и дымящиеся трубки были брошены на стойке. Я выбежал на дорогу. Люди проносились мимо, не замечая меня. Мужчины пытались на ходу застегнуть штаны или просунуть голые руки в рукава пальто. Женщины с заплаканными лицами волокли детей и прижимали к груди младенцев.
Над шахтой в воздух поднимался столб пламени — столь огромный, что ночь обратилась в день. Колокол звенел не умолкая; вскоре ему ответил другой, городской.
Кто-то вцепился в меня сзади. Решив, что это Уолтон, я развернулся и схватил его за горло, но затем узнал человека, нашедшего меня на дороге. Я отпустил его, он потер шею и поморщился.
— Что вы подумали? Что я убийца вашей жены?
— Что случилось?
— Взрыв в шахте.
— Скорей, Дарби! — крикнул кто-то.
— Вы как? — спросил Дарби. — Не ожидал, что вы так быстро встанете на ноги. Пойдете с нами?
— Вы просите о помощи
