стальных колесиках больничной койки, слушая стоны и гортанные всхлипывания матери. Потом наступила тишина. Когда я, шатаясь, поднялся на ноги, то снова не поверил глазам. Мать лежала как прежде, укрытая одеялом… и улыбалась блаженной улыбкой. Лора гладила ее по голове.
– Милая девочка! – прошептала больная. – Откуда ты появилась?
– Из дальних краев, – улыбнулась Лора, отнимая руку. Старушка пристально вгляделась ей в лицо.
– Ты любишь моего сына?
– Очень.
– А он любит тебя?
– Еще нет.
Мать раздраженно закатила глаза.
– Этот мальчишка опоздает даже на собственные похороны! Погоди, дай ему время.
Изменение ее настроения было столь внезапным, что я не сразу пришел в себя. Будто кто-то переключил телеканал – с криминальной драмы на слащавый больничный сериал. Поморщившись, я потер живот, думая о будущих синяках. Странно: оба раза живот, и два противоположных результата – блаженство и боль. Я шагнул ближе, ощутив все тот же знакомый аромат, похожий на запах дикого зверя. Мать взглянула на меня так, как не смотрела никогда. Ее глаза были полны света.
– Все кончилось. Она это сделала… Как?
– Не знаю, – буркнул я.
– Где Хоган?
– Он сейчас придет.
Она заглянула за мое плечо и шепнула:
– Надеюсь, вы не обидитесь – у нас тут семейный разговор.
Лора с улыбкой дотронулась до ее руки:
– Ничего, мне и так уже пора. – И, заметив, что я все еще держусь за живот, добавила: – Извини. Завтра увидимся?
Совершенно сбитый столку, как, впрочем, и всегда после общения с Лорой, я тупо кивнул. Во что же я, черт возьми, ввязался?
Проводив девушку взглядом, мать довольно кивнула:
– Какая хорошенькая. Ты не мог бы… Я поспешно приблизился.
– Да, мама?
– Я хочу тебе кое-что сказать.
Взяв ее за руку, бессильно свисавшую с кровати, я попытался вспомнить, сколько лет мы не касались друг друга. Рука была холодна как лед.
– Ближе, – сказала мать совсем тихо. Я наклонился.
– Еще ближе.
Мое ухо почти касалось ее губ. В голове мелькнула идиотская мысль: а что, если она его откусит?
Она с усилием набрала в грудь воздуха и еле слышно шепнула:
– Прости меня, Джон.
Не в силах пошевелиться, я еще чувствовал тепло ее дыхания, но все вокруг уже было не таким, как прежде, словно внезапная тень затмила сияние солнца. Прошло не менее минуты, прежде чем я понял, что матери больше нет.
Хоган шел по коридору, бережно неся перед собой вазу с лилиями. Увидев меня у дверей палаты, он вздрогнул и остановился как вкопанный.
– Что? О боже! Что случилось?
«Она умерла», – хотел сказать я, но почему-то сказал совсем другое:
– Она извинилась.
Он долго смотрел на меня, потом вздохнул:
– Я опоздал, да? Все плохо?
Я молча кивнул, и мы обнялись. Странная сцена: двое взрослых мужчин обнимаются, держа в руках цветы. Потом, неловко глядя в сторону, он наконец сказал то, что думал:
– Мне ведь тоже несладко приходилось, Джонни. – Почему же я все-таки заплакал? Наверное, потому что вспомнил те времена, когда сам был любимчиком, а Хоган – мальчиком для битья, то самодовольство, которое испытывал, когда его сравнивали со мной, превознося мои успехи и усердие. Ему приходилось лезть из кожи вон, чтобы заслужить хотя бы частичку тех похвал, которые расточались на меня так обильно, что я их уже почти не замечал. Я знал, какого труда ему сейчас стоило сказать что-нибудь нелестное в адрес матери – в знак внимания к моим чувствам, – и был глубоко тронут, тем более что эти слова исходили от человека, настолько не способного сопереживать, что мотивы поступков окружающих всегда были для него неразрешимой загадкой.
Я снова обратил внимание на внушительного толстяка со стрижкой «ежиком» в мешковатом синем костюме, который по-прежнему ошивался неподалеку. В руках у него было что-то похожее на мобильный телефон, и он явно наблюдал за нами. Охранник в штатском? Брат тоже оглянулся и резко бросил ему:
– Что вы смотрите? Это больница! Люди здесь плачут, бывает!
7
Наверное, все это кажется довольно бессвязным. Если так, прошу прощения. Мысли у меня путаются, воспоминания тоже. Как я уже сказал, с появлением Лоры время стало для меня несколько расплывчатым и противоречивым понятием. Я просто не способен сколько-нибудь логически выстроить события последнего года, проведенного с ней. Даже если расположить их в строго хронологическом порядке, смысла в моем рассказе нисколько не прибавится. Так что, раз уж я проговорился, что вступил в связь с клиенткой, то могу лишь сказать в свое оправдание, что никогда раньше – да и позже – такого себе не позволял. На самом деле к тому моменту, когда это произошло, наши отношения уже вышли далеко за рамки сеансов психотерапии. Я давно уже перестал видеть в ней пациентку: она не была больна и в помощи моей не нуждалась. Кем она была на самом деле, я узнал, когда уже было слишком поздно, и, более того, сам долго не сознавал, что люблю ее. Пожалуй, за несколько месяцев наших бесед, напряженных, головокружительных, шокирующих, сводящих с ума, она стала для меня скорее соперницей, чем объектом профессионального внимания – как будто это меня надо было убедить в ошибочности моих представлений. Сами подумайте: что я мог противопоставить женщине, которая рассказывала жуткий миф о каннибализме также беззаботно, как детскую сказку?
– Однажды два отца поспорили из-за своего сына, – начала она. – «Сын принадлежит мне, – решил один, – я выносил и родил его, значит, он мой!» «Как ты можешь так думать? – возмутился другой. – Я передал тебе семя, дал сыну имя, научил его Слову! Он мой!» Сыну было очень горько слушать их. «Вы мои отцы, а я ваш сын, – подумал он. – Каждому хватит». В конце концов отцы пришли к соглашению. Они решили поделить сына поровну и съесть его, откусывая по очереди, чтобы никому не было обидно. Один взял себе голову и туловище, а другой – бедра и ноги. И сын подумал: «Вы мои отцы, а я ваш сын – каждому хватит». Так они его и съели: один начал с ног, а другой с головы, и встретились ровно посередине. А потом поняли, что сына у них больше нет – каждый остался ни с чем! Когда семья узнала о том, что произошло, оба отца были отвергнуты. Тогда и было решено, что впредь сын будет съедать отца после его смерти, – хихикая, заключила Лора.
Весь похолодев, я смотрел, как она корчится от смеха в моем синем кресле, прижав ладони к раскрасневшимся щекам. Наконец она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и удивленно взглянула на меня.
– Ты разве не понял? Это же так смешно!
Так проходила неделя за неделей. Я чувствовал, что постепенно схожу с ума. Никакого прогресса, полный ноль. В то же время – полное отсутствие очевидной патологии. Никаких «проблем». Может быть, я ни на что не гожусь? Вообще-то каждый психотерапевт время от времени начинает сомневаться в своей компетентности, но это совсем из другой оперы. Неужели я просто шарлатан?
– Фонтан? – донесся голос Нэнси сквозь шум воды. – Какой фонтан?
– Я фонтан! – рассмеялся я, сидя на унитазе и разглядывая ее силуэт сквозь пластиковую занавеску. – Фонтан без воды.
Она выключила душ и отдернула занавеску.
