одни только сказочки, теперь держись».
– Ладно, слушай. Мне тогда было двенадцать. Они хорошо изучили биологию человека и не стали ждать, пока начнутся месячные. Им требовался подопытный экземпляр, и вот он появился – первый человек, родившийся в неволе.
– И как они собирались экспериментировать? Использовать образцы спермы?
– Нет, разводить людей им было ни к чему. Их интересовало межвидовое скрещивание – такие, как я.
– Но ты же говорила, у тебя было
– Они хотели мальчика.
– Ничего не понимаю.
– Пол ребенка определяет отец, так ведь? Девочку они получили, теперь требовался мальчик – чтобы у меня был партнер, понимаешь? Они очень старались.
– Каким образом?
– Они так устроены, что могут по желанию изменять форму своего тела.
– Да, ты говорила, – вздохнул я. «Оборотни». Одна из самых фантастических ее выдумок.
– Как ящерицы, у которых снова вырастает хвост, вроде этого. Они занимались мной по очереди, подходили и тыкали своими отростками. Кстати, если хочешь знать, они и кончать умеют. И смазку разную пробовали – единственная поблажка, которую я получила, если это можно так назвать. Все очень оживились, когда первый вынул свой член, и он оказался в крови. Потом дело пошло быстрее – один подходил за другим, а остальные стояли вокруг и смотрели. Да, я забыла: я лежала на столе, как в операционной. Короче, удовольствие весьма сомнительное.
Я почувствовал тошноту.
– И сколько их было?
– Сотни. Я заснула, а когда проснулась, они еще продолжали, только уже со всякими приспособлениями, очень похоже все сделано, и издавали звуки, как при сексе…
И так далее. Про металл и пластик уже говорилось раньше.
Лора замолчала. Я опустил глаза и обнаружил в пепельнице две зажженные сигареты.
– Тебе было двенадцать…
– Да.
Ее зеленые глаза были пусты. Ни единого намека на эмоции.
– Ты когда-нибудь занималась любовью с мужчиной? – спросил я, помолчав.
– Нет. Я много читала об этом… и память смотрела.
– И что ты чувствовала? Лора задумчиво прищурилась.
– Не знаю, странно как-то. Первые двенадцать лет моей жизни они ко мне почти не прикасались… а потом вдруг все это. Почувствовала, наверное, свою значительность – в каком-то смысле – и облегчение. – Она медленно провела пальцем по обнаженной щиколотке. – Кожа тоже требует внимания, как и остальное тело. Они в этом ничего не понимают – отчасти потому и позволили мне вернуться. Хотят включить осязательные ощущения в видеопамять. С цветом и звуком там все в порядке, а вот смысл прикосновений для них – полная тайна. Забавно… – улыбнулась она. – Гениальные инженеры, создатели невероятных машин, фактически раса ремесленников – и вдруг такое. Может, при настолько тесном психическом контакте важнее сохранять физическую дистанцию? Так сказать, дружить на расстоянии? Не могу точно сказать. Я жила там год за годом, все время чувствуя непонятный сверлящий голод, и каждый раз, когда кто-нибудь из них подходил ближе, так и замирала в ожидании… но ничего не случалось. Снова и снова пересматривала память – все эти ласки, поцелуи, – никак не могла насмотреться. Только потом до меня дошло, в чем дело. Прикосновение. Простое человеческое прикосновение – вот что мне было нужно.
По моим щекам текли слезы. Я встал, подошел к Лоре и дотронулся до ее лица. Кожа была холодной как лед. Зеленые глаза продолжали неотрывно глядеть на меня.
– Вот такое, да? – тихо спросил я. Она опустила голову.
Мы встречались уже несколько месяцев, когда я вдруг вспомнил, что Лора ни разу не рассказывала мне о своих снах. Солидное упущение – в нашей работе такими данными пренебрегать нельзя. Когда я спросил ее, она лишь пожала плечами и сказала, что теперь не видит снов.
– Как это – теперь? В смысле – не помнишь?
– Нет, вообще не вижу. Здесь не вижу.
– Послушай, Лора… каждый из нас видит сны. В среднем шесть снов каждую ночь. – Я развел руками. – Все видят.
– Я не такая, как все, – улыбнулась она.
На эту тему мы больше не говорили. В последующие недели я видел столько странных снов, что хватило бы на двоих. И, что еще удивительнее, я все их помнил, хотя обычно забываю. Они были такими же живыми и насыщенными, как настоящая память. Цвета, звуки, запахи – все оставалось невероятно отчетливым. Повторяющиеся сны видит каждый, однако в моих был повторяющийся персонаж – мальчик лет десяти в мешковатом малиновом свитере. Он то и дело появлялся на краю моего поля зрения, как второстепенная фигура, не участвующая в действии, но неизменно – будто ждал от меня чего-то. Детали сна постепенно забывались, только этот образ всегда оставался четким, словно вырезанный из камня, отвлекая на себя внимание. Один раз я заметил его на встречном эскалаторе: я поднимался, он спускался. В другом сне я ждал свой заказ у прилавка супермаркета, а он доставал горсть ярко-красных шариков жевательной резинки из контейнера – мне еще пришло з голову, насколько уместен его толстый шерстяной свитер среди мясных рядов с исходящим от них арктическим холодом. На ногах – черно-белые кроссовки с болтающимися шнурками, будто из моего собственного детства. Вихрастые волосы торчат во все стороны, нечесаные и немытые бог знает сколько. Мальчишка присутствовал в любых снах: в эротических, в кошмарах – везде. Дошло до того, что я, засыпая, гадал, где он появится на этот раз. Мы ни разу не разговаривали, да и глазами встретились лишь однажды, но так, словно старые друзья, понимающие друг друга без слов. Я сидел в машине в очереди к окошечку банка, и он вдруг улыбнулся мне – теплой печальной улыбкой.
Наконец – как раз после того, как Лора сделала мне предложение, – я попытался погнаться за ним. Однако, как это часто бывает во сне, он постоянно ускользал от меня, все время оказываясь за соседним углом, увертливый, как надоедливый комар, которого никак не удается прихлопнуть. Мелькнул красным пятном в путанице торговых рядов Восточного рынка… Промчался мимо на остановке, глядя на меня сквозь замутненное дыханием окно трамвая. Выбившись из сил, я присел на бетонную плиту набережной реки Детройт и стал смотреть на воду. Повернул голову, и вот он снова – барахтается, весь промокший, в струе фонтана на площади. Я встал и незаметно подошел сзади. Мальчик оглянулся. С промокших вихров по лицу стекали извилистые ручейки. Долго и пристально он глядел на меня, потом совершенно непринужденно, словно как всегда, взял меня за руку и потянул к лотку со сладостями.
– Морожен-ное, – странно выговорил он, и я купил ему клубничное на палочке в форме ракеты. Он тут же принялся жадно поглощать лакомство, подбирая капли языком и пачкая губы красным. Мы уселись на скамью в самом верхнем ряду амфитеатра напротив отеля «Понтшартрен». В воздухе проплыл синий воздушный шарик, поднимаясь все выше и выше, пока не превратился в едва заметную точку на голубом небе.
– Откуда ты? – спросил я.
Он беспокойно заерзал, совсем по-детски, и не ответил.
– Кто твои родители?
Пустой взгляд. Молчание.
– Где ты живешь?
– Покажи свои часы, – попросил он и, взяв их в руки, принялся увлеченно нажимать кнопки.
Я начал терять терпение.
– Да кто ты, в конце концов? Привидение?
– Я не привидение. У привидений не бывает снов.
– Зачем ты здесь?
Лицо мальчика внезапно изменилось, выражая радость и удивление, словно какая-то дверь, до сих пор запертая, наконец открылась.
