— Его здесь нет, — сказал Бергер, не трогаясь с места. — Ты понял?
Староста в изумлении уставился на него. Бухер и Зульцбахер встали рядом с Бергером.
— Что это значит? — спросил, наконец, староста.
— Его здесь нет, — повторил Бухер. — Рассказать тебе, как умер Хандке?
— Вы что, спятили?
Подошли Розен с Агасфером.
— Да я вам всем кости переломаю!
— Слышишь? — Агасфер ткнул своим корявым указательным пальцем в сторону горизонта. — Уже совсем близко!
— Он погиб не от бомб, — продолжал Бухер.
— Это не мы проломили Хандке голову. Там обошлось без нас, — вставил Зульцбахер. — Ты никогда не слышал о здешней феме[16]?
Староста невольно сделал шаг назад. Он хорошо знал, что бывает с предателями и доносчиками.
— И вы тоже… с ними? — недоверчиво спросил он.
— Будь человеком, — сказал Бергер спокойно. — Не сходи с ума и не своди с ума нас. Зачем тебе — сейчас! — попадать в черный список?
— А кто говорит, что я хочу попасть в черный список? — Староста нервно засуетился. — Если мне никто ничего не говорит, откуда же я могу знать, что тут происходит? Я не понимаю — в чем дело? До сих пор на меня всегда можно было положиться.
— Ну тогда все в порядке.
— Больте! — первым заметил Бухер.
— Хорошо, хорошо! — Староста подтянул повыше штаны. — Будьте спокойны, я в курсе дела. Можете положиться на меня. Я ведь такой же, как вы.
«Идиотство… — думал Нойбауер. — Почему бомбы не упали сюда? Сейчас бы не было никаких забот. Проклятый закон подлости!»
— Это отделение щадящего режима? — спросил он.
— Отделение щадящего режима, — подтвердил Вебер.
— Ну что ж… — Нойбауер пожал плечами. — В конце концов, мы не заставляем их работать.
— Конечно. — Вебер от души забавлялся про себя. Мысль о том, что этих призраков можно заставить работать, была более, чем нелепой.
— Блокада, — продолжал Нойбауер. — Мы тут ни при чем. Неприятель… Ну и вонь! Как в обезьяннике.
— Дизентерия, — ответил Вебер. — Это же, собственно, место для выздоравливающих больных…
— Вот именно — больных! — тотчас же ухватился Нойбауер за эту мысль. — Больные. Дизентерия, поэтому и воняет. В госпитале было бы точно так же. — Он неуверенно огляделся вокруг. — А что, помыться у них нет возможности?
— Опасность инфекции слишком велика. Поэтому мы и держали эти бараки на карантине. Банная часть располагается на другой стороне.
Нойбауер при слове «инфекция» невольно отступил назад.
— Ну а свежего белья у нас достаточно, чтобы переодеть этот сброд? Старое, наверное, нужно будет сжечь, а?
— Не обязательно. Его можно продезинфицировать. Белья на вещевом складе хватает. Мы в последнее время много получили из Бельзена.
— Хорошо, — с облегчением произнес Нойбауер. — Значит, свежее белье, а заодно куртку и штаны поприличнее или что у нас там есть. Раздать хлорную известь и дезинфицирующие средства. Сразу будет другой вид. Запишите это! — Первый лагерный староста, толстый заключенный, услужливо записал. — Всеми средствами поддержать чистоту! — диктовал Нойбауер.
— Всеми средствами поддерживать чистоту, — повторил староста.
Вебер с трудом сдерживал ухмылку. Нойбауер обратился к заключенным:
— У вас есть все, что вам полагается?
Ответ уже двенадцать лет был один и тот же:
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер!
— Хорошо. Продолжайте.
Нойбауер еще раз посмотрел вокруг. Старые бараки были похожи на черные гробы. Ему вдруг пришла в голову идея.
— И прикажите посадить здесь немного зелени. Время сейчас самое подходящее. Пару кустов с северной стороны и цветочные клумбы с южной. Будет не такой мрачный вид. Найдется у нас что-нибудь подходящее в саду?
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.
— Вот и прекрасно. Займитесь этим сразу же. То же самое можно будет сделать и в рабочем лагере. — Нойбауер был в восторге от своей идеи. В нем проснулся садовод. — Одна какая-нибудь узенькая полоска фиалок — и уже совсем другой вид. Нет, лучше примулы, желтый цвет веселее и заметней…
Двое в строю медленно повалились на землю. Никто даже не шелохнулся, чтобы помочь им.
— У нас еще есть примулы в саду?
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер. — Староста-толстяк вытянулся в струну. — У нас еще много примул. Они уже расцвели.
— Хорошо. Позаботьтесь об этом. И распорядитесь, чтобы лагерный оркестр играл и где-нибудь здесь, поближе к Малому лагерю, чтобы им тоже было слышно.
Нойбауер отправился обратно. Его свита двинулась вслед. Он опять немного успокоился. Жалоб у заключенных не было. За все эти годы, когда любая критика была исключена, он привык считать фактом то, во что ему самому хотелось верить. Поэтому он и сейчас ожидал от заключенных, что они видят в нем того, кем он сам хотел казаться — человека, который по мере сил заботится о них, несмотря на трудные условия. О том, что это люди, он давно уже забыл.
Глава двадцать вторая
— Как без ужина? — не поверил Бергер. — Вообще ничего?
— Ничего.
— Даже баланды не будет?
— Ни баланды, ни хлеба. Приказ Вебера.
— А другие? Рабочий лагерь?
— Никто. Никакого ужина во всем лагере.
Бергер недоуменно оглянулся.
— Вы что-нибудь понимаете? Белье получили, а ужина не будет?
— Примулы тоже получили. — 509-й показал на два жалких подобия клумб у входа в барак, справа и слева от двери. Горстка полузавядших цветков понуро торчала из земли. Их посадили в обед заключенные из садовой команды.
— Может, их можно есть?
— Не вздумай. А то еще останемся без еды на целую неделю.
— В чем же дело? — недоумевал Бухер. — После всего этого театра, который устроил Нойбауер, я думал, они даже бросят пару картошек в баланду.
Подошел Лебенталь.
— Это Вебер постарался. Нойбауер тут ни при чем. У Вебера зуб на Нойбауера. Он думает, что тот готовит себе тыл для отступления. Оно, конечно, так и есть. Поэтому Вебер и делает ему все назло. Я узнал в канцелярии. Левинский с Вернером и вообще все в рабочем лагере говорят то же самое. А нам приходится отдуваться.
— То-то будет трупов!..
Они молча смотрели на алое небо.
— Вебер сказал в канцелярии, мол, пусть не радуются — он позаботится о том, чтобы мы не чувствовали себя, как на курорте, — Лебенталь вынул изо рта челюсть, деловито осмотрел ее и вставил обратно.
