Кулач предложил гостье осмотреть дом.
В кабинете стояли застекленные темные и приземистые книжные шкафы с плотными рядами книг. На их глянцевых корешках золотом были вытеснены имена авторов: Ирасек, Палацкий, Масарик, Немцова, Нерудь, Гюго, Занд, Диккенс…
Божена любовалась пейзажами Монэ, когда Кулач сказал громко:
— Друзья, прошу!
Божена обернулась. На оклик Кулача из смежной комнаты вошли двое молодых людей, одетых в штатское. Они поклонились Божене с подчеркнутой церемонностью. Тот, что постарше, назвал себя Людвигом, второй — Губертом. Оба они были одного роста, одинаково сложены, у обоих маловыразительные, ничем не примечательные лица. Прошли в третью комнату. В камине ярко пылали дрова, и Божена подошла к нему. Дубовые поленья, потрескивая, распадались на куски, по ним прыгали фиолетовые, желтые и красные язычки пламени. Божена протянула руки к огню.
— У вас хорошо, — невольно сказала она.
Людвиг и Губерт улыбнулись ее непосредственности.
— Там вам понравится еще больше, — показал Кулач на дверь и взял Божену под руку.
Стол был сервирован на четырех. У стола хлопотала угрюмая пожилая женщина, такая неслышная, что ее никто не замечал.
После нескольких рюмок коньяку Кулач разговорился. Он стал подробно рассказывать б железнодорожном крушении, счастливой жертвой которого он оказался. Все слушали с интересом и требовали подробностей. Но Кулач переменил тему. Он стал развивать политические теории. Губерт и Людвиг переглянулись.
Кулач много пил и быстро опьянел. Губерт попытался его сдержать, но без всякого успеха.
— Сегодня я буду пить вдосталь, наудалую! — он ладонями похлопал себя по груди. — Но меня трудно свалить с ног.
Однако соловеющие его глаза и неверные движения говорили обратное. Кулач раскраснелся, расстегнул ворот мундира, в его голосе послышалась хрипотца.
— Капитан! Капитан! Ты помнишь генерала Бартика? — кричал поручик.
Людвиг перестал жевать и наклонил голову к столу.
— Стоит ли сейчас говорить об этом… — процедил он сквозь зубы.
— А почему же не стоит? — удивился Кулач. — Бартик всегда останется Бартиком. Того, что он для меня сделал, я никогда не забуду. — Кулач пересел ближе к Людвигу, налил коньяк уже не в рюмку, а в бокал и поднес его к лицу Людвига. — Держи! Выпьем за Бартика!
Людвиг отстранил бокал и сказал, что будет пить из рюмки.
Кулач швырнул бокал на пол, во все стороны разлетелись осколки стекла.
— Ярда, — оскорбленно сказал Людвиг, — ты злоупотребляешь тем, что мы твои гости.
Кулач встал, покачиваясь, перешел на свое место и махнул рукой.
— Ладно, пей так, как твоей душе угодно. Только без обид. Ведь я сегодня праздную день рождения… Мне можно простить мои чудачества.
Кулач опрокинул в горло очередную рюмку.
Божена молча наблюдала за мужчинами.
Когда подали кофе и сладкое, Людвиг вышел из-за стола, сел за пианино и с большим блеском сыграл «Весну» Фибиха.
— Вальс! Вальс! — закричал Кулач. — «Зелену улицу»!
Людвиг внял просьбе хозяина.
Гости пили кофе, но Кулач отставил свою чашечку. Паузы между рюмками коньяку становились все короче. Он болтал всякую ерунду, но как-то получилось так, что любой свой рассказ он сводил к пистолету необыкновенной испанской марки, который у него украли во время поездки в Словакию.
— Да бог с ним, с пистолетом. Я обещаю подарить тебе лучший, — сказал Людвиг.
— Что? Лучший? Ха-ха! Да ведь это был штучный пистолет, уникум. Мне его за баснословную цену достал мой дружок итальянец. Такого сейчас нигде не найдешь. А ты — он сунул папиросу зажженным концом в рот, плюнул и выругался площадными словами.
Божена встала.
— Прошу прощения… — опомнился Кулач. — Тысячу раз прошу…
Божена отвернулась.
— Давайте лучше танцевать.
Людвиг подошел к пианино, но Кулач запротестовал.
— Патефон! У меня есть патефон! Ну его к шутам, пианино! Поручик, за мной! — и, сделав рукой загребающий жест, он пошел в другую комнату.
Губерт последовал за ним.
Божена встала из-за стола и подошла к стене, увешанной натюрмортами. Людвиг приблизился к ней.
— Вы, конечно, скучаете в этой нелепой обстановке? — спросил он.
— Да, не слишком здесь весело. Ваш друг не вполне владеет собой.
Людвиг склонил голову набок.
— Такова уж натура и таковы привычки. Он неисправим. Но будем великодушны и простим ему сегодня его поведение.
— Ему не надо больше пить, — посоветовала Божена, — прикажите унести вино.
Людвиг пошел было исполнить ее приказание, но в это время появились Кулач и Губерт. Первый тащил патефон «Колумбия», а второй — стопку пластинок.
Кулач уже с трудом держался на ногах. Он долго не мог завести патефон. Наконец диск завертелся, послышались звуки румбы.
Путаясь ногами, Кулач подошел к Божене.
— Уж теперь вы со мной потанцуете.
— Вы меня уроните. К тому же я румбу не танцую.
— Я вас научу.
— Мне не хочется.
— До чего же вы упрямая!.. Ну, извольте, я заведу вальс.
Кулач откинул с влажного лба рыжие волосы и подошел к серванту, на который Губерт положил пластинки. Он долго рылся в них, опрокинул на пол фарфоровую вазу и разбил ее. Опустившись на колени и хохоча, Кулач стал собирать осколки.
— Это любимая ваза покойной матери… А вы все… Вы, Божена… Из-за вас, черт возьми… Румба!.. Вальс!.. — язык у него заплетался.
Людвиг помог Кулачу встать и, шепча ему что-то на ухо, увел из столовой.
Поручик собирал осколки вазы.
Божена стояла, глядя на поручика. Вот она выполнила совет отца. Что это дало? Только остался неприятный осадок в душе. Она даже не сумела узнать, что за люди Губерт и Людвиг.
Людвиг вернулся в столовую.
— Угомонился, спит, — проговорил он с облегчением.
— Ну и чудесно, — сказала Божена. — Рождение отпраздновано на славу. Я пойду домой. Уже темнеет.
Людвиг вызвался проводить ее. Он был трезв, и Божена приняла его предложение. Она надеялась, что по пути ей удастся узнать что-нибудь о друзьях Кулача.
Но Людвиг первым начал расспрашивать Божену: какая у нее семья, где ее родители, где получила образование, при каких обстоятельствах познакомилась с Кулачем, давно ли это произошло?
Искоса поглядывая на Божену, он искренне жалел, что такое прелестное создание достанется пустому ветрогону.
— Когда же ваша свадьба? — спросил он.
Божена усмехнулась. Спросила:
— Чья это «ваша»?
