непредвиденных, внезапных вызовов.
— Кто знает этих людей? — спросил Глушанин.
— Всех тех, кто их знал, кроме меня и Крузе, вы уже отправили на тот свет, — усмехнулся Зейдлиц.
— А фон Термиц?
Зейдлиц пожал плечами.
— У него хватает и собственных дел.
Зейдлиц добавил, что о существовании вербовочного пункта на островах, безусловно, знал оберштурмбаннфюрер СС — начальник гестапо Герке, но ни разу на островах не был. Пункт являлся, по выражению Зейдлица, «строго локальным» филиалом гестапо и отчитывался в своей работе только перед фон Термицем.
— Кто встречался вот с этими пятерыми? — спросил Глушанин.
— Оберштурмфюрер Ширке, мой помощник.
— Еще кто?
— Больше никто.
— Никогда?
— Никогда.
Глушанин усомнился в правдивости ответов гестаповца и снова погрузился в бумаги, надеясь найти в них что-либо уличающее Зейдлица во лжи. Но слова гестаповца подтверждались документами. В каждом деле оказались справки о встречах с агентами, подписанные оберштурмфюрером Ширке.
— Где сейчас находится Ширке? — заинтересовался Глушанин.
— Тоже отправился на тот свет, но без вашей помощи… У него был рак печени.
Для Глушанина не оставалось сомнений: если Ширке умер, то его неизбежно должен был кто-то заменить. Как это узнать? Зейдлиц не должен подозревать истинных намерений партизан.
— Значит, со всеми этими Консулами и Леопольдами теперь и встречаться некому? — спросил Глушанин.
Зейдлиц понимающе улыбнулся. Он догадался, к чему Глушанин клонит.
— Надеюсь, вы не упустите возможности обменяться с ними любезностями, — насмешливо сказал он. — А для других это исключено.
После выяснения еще ряда обстоятельств партизаны прервали допрос и сдали гестаповца под охрану.
Началось совещание. Антонин Слива высказался прямо: необходимо встретиться с каждым из пяти предателей, выведать у них все, что может оказаться подполью полезным, а потом по справедливости решить их судьбу.
Глушанин и Морава одобрили предложение, но решили согласовать его с Лукашем.
— Ты можешь, когда поедешь в Прагу, взять на всякий случай документы Зейдлица, — сказал Глушанин.
— Именно на всякий случай, — подчеркнул Морава. — Злоупотреблять ими нельзя. Только для патрулей.
— Совершенно верно, — одобрил Антонин Слива. — А этой сволочи в пяти лицах я представлюсь как преемник покойного Ширке.
Утром следующего дня Слива был в приозерной деревеньке, в доме Стефанека. Островов он не узнал. Специальная команда гестаповцев после пожара разметала пепел по островам, перепахала их и даже засеяла какой-то травой.
Стефанек рассказал, что эсэсовцы трое суток сряду лазили по окрестностям, обыскали все дома в деревушке, устраивали засады.
— Поздно хватились.
Лукаш, зайдя к Стефанеку, одобрил инициативу командования специального отряда. Слива назвал ему фамилии всех пятерых предателей. Лукаш побледнел.
— Как ты сказал? — переспросил он сдавленным голосом. — Грабец?
Антонин подтвердил. Да, Грабец, Генрих Грабец, коммунист. Разве Лукаш знает его?
Лукаш не слушал. Он откинул голову и закрыл глаза. Вспомнил Иозефу Файманову. Вспомнил ее предупреждение: «Среди нас есть провокаторы. Провалы Червеня и Птахи очень подозрительны. Займитесь подпольщиком, в доме которого они укрывались». Лукаш долго искал его. Даже обращался за помощью к Блажеку, но Грабец бесследно исчез. Так вот он, этот предатель!
— Вы знаете Грабеца? — снова опросил Антонин.
— Немного.
— Подлый человек, как видно, — заметил Антонин. — Когда я прочел в анкете «коммунист», меня как варом обдало.
— Видишь ли, дорогой… Разве это человек? Назвать его человеком — значит оскорбить род людской. Назвать животным — обидно для четвероногих. Грабец не человек и не животное. Грабец — предатель. Предателей, не задумываясь, надо уничтожать. Вся его кровь, поганая кровь предателя, не стоит одной капли крови Червеня, которого он погубил.
Слушая Лукаша, Слива мысленно уже намечал план расправы с предателями. Следовало действовать решительно и без промедления. Он и сказал об этом Лукашу. Но Ярослав предостерег его от поспешных действий.
— Не забывай еще одной стороны дела, — сказал Лукаш. — Среди предателей могут оказаться лица, представляющие интерес для подполья. Об этом помни. С Грабецем все ясно, а об участи остальных решай только после того, как познакомишься с ними. Зейдлиц предоставил нам широкое поле деятельности. И надо воспользоваться этим.
В районе Карлина Слива разыскал небольшой квадратный дом, затерявшийся в глубине двора.
У входа висела дощечка: «Маникюр, педикюр».
Дверь открыла пожилая женщина.
Слива подал визитную карточку оберштурмфюрера Ширке. Женщина любезно поклонилась, провела Антонина в заднюю комнату, служившую гостиной, и оставила его одного.
«Интересно, — подумал Слива, — вышколена эта дама или сама ни о чем не подозревает?»
Он положил плащ и шляпу на стул и медленно прошелся но комнате. Предстояла встреча с Гоуской. Как встретить этого агента гестапо — сидя или стоя? С чего начать разговор?
Гоуску он вызвал открыткой на девять вечера. В этой квартире Гоуску всегда принимал Ширке. Сейчас без пятнадцати девять. Не слишком ли рано он пришел?
К сознанию партийного долга, к высокому патриотическому чувству, которым Слива руководствовался, идя на рискованную встречу с предателем, примешивалось чувство тревоги.
В комнату без стука и разрешения вошел располневший мужчина с выхоленным, белым лицом, напоминающим яблоко-скороспелку, с отвисшим подбородком и черными точно приклеенными усиками. Вошел он неожиданно и как-то беспечно. На какую-то долю секунды Слива смутился, но тотчас же взял себя в руки и сказал:
— Садитесь.
Гоуска сел. Его жирная спина плотно вошла в мягкую овальную спинку кресла. Па лице предателя, самодовольном и чванном, сейчас выражалось недоумение.
Слива решил взять быка за рога.
— Оберштурмфюрер Ширке умер.
Гоуска оторвался от спинки кресла.
— Встречаться будете со мной.
Сказано это было ясно, коротко, безапелляционно. Гоуска выразил на лице скорбь.
— Жалею… Искренне жалею… Рак — болезнь необратимая. Я ждал этого.
— Все мы смертны, — сказал Антонин и сел в кресло против Гоуски. — Я в курсе всей вашей работы и должен сказать, что покойного Ширке ваши старания не вполне удовлетворяли.
