— Абсурд! — воскликнул Гоуска. — Сплошной абсурд!
«Кажется, перенажал, — упрекнул себя Слива. — Надо поделикатней».
— Возможно. Но я именно в этом смысле понял Ширке.
Гоуска высоко поднял плечи и выразил на лице обиду.
Конечно, о покойниках не приятно отзываться дурно, но все же Ширке поступил недобросовестно. Что значит: он был неудовлетворен стараниями Гоуски? Быть может, Гоуска ничего не делал? Или то, что он делал, не пригодилось гестапо? Абсурд.
— Помилуйте! Я дал ему в руки такого кита, что пальчики оближешь.
— Смотря кого вы называете китом, — заметил Слива. — Может быть, для вас он кит, а для нас только карась.
Гоуска запунцовел от негодования.
— Что? Карась? Ну уж, знаете… Я навел Ширке на след Владимира Крайны. Вы слышали об этом?
— А-а!.. — протянул Слива. Имя Крайны было для него книгой за семью печатями.
— По-вашему, Владимир Крайна карась? Не согласен. Протестую. Крайну я знал студентом, потом доцентом естественных наук, потом национальным социалистом и, наконец, подпольщиком и информатором Лондона. Я только удивляюсь тому, что вы его упрятали в Терезинскнй лагерь и этим ограничились. Крайну надо или уничтожить, или использовать. Скорее последнее. Из него можно веревки вить. Он на все согласится и со всеми будет работать — со всеми, кроме коммунистов. Он до глубины души ненавидит Советы…
Антонин дал понять расходившемуся Гоуске, что об использовании арестованных гестапо сумеет позаботиться само. Гоуска надул губы. Он снова откинулся на спинку кресла, вынул из бокового кармана сигару и, затянувшись несколько раз, немного успокоился и заговорил примирительно:
— Я не хочу, чтобы у вас сложилось обо мне неправильное мнение. Я просто не заслужил этого. Я искренний друг германского народа, германской армии. Я сторонник нового порядка. Я делаю все, что в моих силах. Не скрою, самый подход ко мне со стороны герра Ширке был слишком прямолинеен и оскорбителен. Два года назад меня неожиданно схватили, вывезли за город. Дело происходило ночью. Везли по суше, потом завязали глаза и потащили по воде. К чему вся эта натпинкертоновщина? Мне предъявили глупое обвинение в сотрудничестве с американской разведкой в период второй республики. Вы, я вижу, чех — и должны понять, что все это смеху подобно. Американская разведка! Легкомысленно и глупо. Да, у меня был хороший друг американец. Я могу назвать его: мистер Прэн. Но при чем тут разведка? Нас объединил, как это принято теперь говорить, бизнес. И только он. Что это, грех? Я коммерсант. Коммерсант со дня рождения. Честный коммерсант. Было время, когда всякому честному человеку, даже не коммерсанту, была предоставлена возможность заработать. Во все стороны разбегались евреи — и наши, и немецкие, и австрийские. А это обстоятельство, как вы сами понимаете, открывало крупные возможности для бизнеса…
Антонин терпеливо ждал, когда иссякнет коммерческое вдохновение Гоуски.
— Для того чтобы сделать меня своим человеком, продолжал Гоуска, — Ширке попытался обвинить меня в шпионаже. Тогда я ему ответил словами Жорж Санд: «Нет такой испорченной натуры, недостатки которой не имели бы своего рода достоинств». И мы договорились. А ведь можно было начать именно с культурных форм общения…
Слива взглянул на ручные часы.
Гоуска понял это как намек: пора договариваться.
— Какие у вас сейчас обязанности перед нами? — спросил Слива.
Гоуска объяснил. Ширке поручил ему выяснить, что за возня происходит вокруг чешских генералов Яна Сыровы и Рудольфа Гайды. Ширке располагал данными о том, что на них якобы делают ставку Бенеш, Рипка и прочие политиканы, сидящие в Лондоне. Правда, это сомнительные данные. Но Гоуска попытается разведать и дать точный ответ. Он вхож в окружение Гахи, знает лично Сыровы и Гайду, ему нетрудно получить необходимые сведения. Других обязанностей он за собой не знает.
— Сколько раз вы были в этом доме? — поинтересовался Слива.
— Много раз. Даже не смогу сказать, сколько именно.
— Но приблизительно?
— Много раз. Здесь мы встречались с герром Ширке постоянно.
Слива прикидывал в уме: если гестапо не знает агентуры Зейдлица, то, возможно, оно знает конспиративные квартиры в городе. В таком случае встречи в этом доме могут окончиться провалом. Тем более что розыски Зейдлица продолжаются.
— Считаете ли вы удобным встречаться здесь и далее? — спросил он Гоуску.
— Я сам уже раздумывал над этим. Зачем давать лишний повод? У меня прекрасный особняк. Что мешает нам встречаться там? Я сейчас на положении холостяка. Семья живет на вилле. Мой дом к вашим услугам. Вот только горничная…
— А вы ее освободите, — посоветовал Слива.
Гоуска усмехнулся.
— Остаться без горничной? Она очень трудолюбива и, я думаю, не помешает нам. Она приходящая.
— Хорошо. О месте наших встреч решим в следующий раз. Так же как и сегодня, я извещу вас письмом. Кстати, о наших отношениях никто не знает?
Гоуска побледнел.
— Что вы! — полушепотом произнес он. — Я все отлично понимаю. Вы второй человек после герра Ширке.
Гоуска знал, что Советская армия и чехословацкие войска уже близко. Все газеты трезвонят о преступниках войны и их пособниках. Нет, нет. Только не это! Сегодня гестапо, завтра Интеллидженс сервис, послезавтра ЧК. Покорно благодарим! Можно много болтать, еще больше делать, но для всех оставаться только коммерсантом Гоуской. Это главное! Признаться честно, ярлык «гестаповец» — совсем не орден почетного легиона. Гордиться особенно нечем. Пусть это навсегда останется тайной.
Глава семнадцатая
Заметно густела синь неба над волнистыми вершинами гор. На востоке плотные тучи опускались на узорчатый гребень леса. Ночь ожидалась душная. Полыхали зарницы, далеко погромыхивал гром.
Три человека цепочкой спускались по склону горы. Дойдя до наезженной дороги, они остановились.
Тройку вел партизан Морава, хорошо знающий леса и горы Брдо: он пришел сюда одним из первых, в начале сорок второго года. До оккупации Чехословакии немцами Морава работал инженером- автомобилистом. Это был черноглазый, горбоносый человек, истый горец и страстный охотник. Он родился в Татрах. В бригаде Морава заслуженно слыл большим смельчаком, он был энергичен, хотя и далеко не молод. Худощавый, поджарый, тонконогий, он мог делать такие переходы, какие не под силу молодым партизанам.
В схватках с гитлеровцами Мораву видели всегда впереди, в самом пекле. Ему внушали, что для начальника штаба такое поведение не только не обязательно, но и вредно для дела. Он не соглашался. По его убеждению, никакие красивые и убедительные слова не могут заменить личного примера в бою.
Как только начал формироваться специальный отряд под командованием подполковника Мрачека, Морава попросился к нему. Командование партизанской бригады дало на это согласие.
Преодолев крутой склон горы, Морава, Глушанин и Боровик вышли на плато, поросшее лесом. Просека разрезала лес надвое, устремляясь на север подобно натянутой струне.
Они очень устали и шли молча. В тишине леса отчетливо слышался шорох их шагов да позвякивание цельнометаллических немецких автоматов, болтавшихся на груди.
Неподалеку от стоянки Морава увидел на тропинке человека. Он подал знак Глушанину и Боровику. Они взяли автоматы на изготовку.
