лампы, на руку «охотника». Федька, непроизвольно разжав пальцы, отдернул руку. Жалобно зазвенело разбитое стекло, хлынули в комнату сумерки, запахло керосином.
Мать наградила отпрыска полновесной затрещиной.
...Боялся Федька темноты, одиночества. Вечерами, оставаясь один, тонко скулил под одеялом, не мог заснуть, пока мать не возвращалась домой. Выросший в лесной деревушке, боялся окружающего леса, зеленых заросших осокой болот. Боялся далеко плавать — казалось, кто-то неведомый схватит за ноги, неминуемо утащит вниз. Боялся собак, коров...
Была у Федьки в детстве своя страшная тайна. Тайна, разделенная только с матерью. Долго, лет до тринадцати, не мог он научиться вставать ночью по нужде. Нет-нет, да и случался такой конфуз, что просыпался Федька в мокрой постели. Больше всего боялся он, что эта тайна станет известна сверстникам. Боялся насмешек, позора.
...Федька сжился со страхом. Научился скрывать его. Нахальничал даже с перепугу...
...Ни в строю, ни в казарме Федор Сырмолотов не привлекал к себе особого внимания. Солдат как солдат. Молодой, необстрелянный, только-только постигающий тяготы и радости военной службы, как только начали постигать их и его сверстники-однополчане, вчерашние ученики, фезеушники, рабочие. Тысяча девятьсот сорок первый год вырвал их из мирной привычной жизни, одел в зеленые ватники, бросил к пламени и копоти сражений...
И ни о чем таком не думал сержант Потапов, когда, назначая караул, выкрикнул очередную в списке Федькину фамилию. И не знал Юрка Рогов, что от этого долговязого парня зависит, целовать ли ему после войны свою Катеньку, чью фотокарточку он только что бережно спрятал в карман гимнастерки...
Склад с боеприпасами — в километре от штаба. в низком, обложенном дерном строении. Сырмолотов вжался в стену, затих. С другой стороны строения глухо доносятся чавкающие в лужах шаги Рогова. Холодно. Сыро. Темные тучи прижимаются к земле, бугрятся под осенним ветром, нет-нет — и брызнут мелкой водяной пылью. Далеко на горизонте изредка вспыхивают световые сполохи. Когда они гаснут, тьма становится совсем плотной, густой, осязаемой. Непонятные, угрожающие шорохи наполняют ночь. От них сжимается, леденеет Федькино сердце, мелко клацают зубы. Третьи сутки Сырмолотов в прифронтовой полосе, третьи сутки не оставляет его чувство страха, переполняющее душу, до предела натягивающее нервы.
...Скрежещет кольцом охватившая склад колючая проволока...
Боже! Как хочется убежать, уползти от шмыгающей вокруг смерти, затаиться в какой-нибудь глухой берлоге, пока минет опасность. Как хочется ему выжить, выжить любой ценой!
Неясные расплывчатые тени метнулись справа... Одна... вторая... Все плотнее прижимается Сырмолотов к стене. Поднять бы тревогу, но ужас сжал горло. Потом — слепящее пламя автоматной очереди и гром, ужасающий гром выстрелов в ушах...
Выронив винтовку, тонко воя, бежит Сырмолотов. Он нелепо кидается из стороны в сторону, скользит, падает в грязь. Вот длинная, нескладная фигура его растворяется в темноте.. Сзади, теперь уже далеко сзади — треск выстрелов. Там Рогов один ведет неравный бой. Затем — тяжкий гул взрыва. И тишина...
Хмурым утром место происшествия осмотрел следователь военной контрразведки. В лазаретной землянке допросил немецкого фельдфебеля. Того самого, что подобрали в поле, в полусотне метров от места, где еще вчера стоял склад. Сегодня глубокую воронку уже затянуло ржавой холодной водой. Вывод напрашивался сам: рядовые Рогов и Сырмолотов погибли при взрыве во время боя с ненароком наскочившей на склад немецкой разведгруппой.
— На этом история Федьки Сырмолотова, несимпатичного пария из Ольховой, обрывается. В тысяча девятьсот сорок третьем году в Долинске с его документами появился другой человек.
— Что, акт экспертизы по сравнительному исследованию фотографий готов?
— Готов, Алексей Петрович, — Березкин раскрыл картонную папку, текст документов в которой был щедро иллюстрирован фотографиями, негативными изображениями, схемами. Все они, как ежи, были с разных сторон «утыканы» иглами красных стрелок. Возле каждой остро направленной «иглы» — четкие пояснительные надписи.
— Кстати, Алексей Петрович, работа экспертов была значительно облегчена тем, что Евгению удалось раскопать в архивах завода анкету «Сырмолотова» с его фотокарточкой за тысяча девятьсот сорок третий год.
— Посмотрим... посмотрим... — протянул Климов, медленно перелистывая страницы акта.
— Как видите, — не утерпел Николай, — на совмещенных в одной проекции негативах не совпадают формы строения ушных раковин, некоторые неизменяющиеся с возрастом особенности строения черепа. Эксперты дают категорическое заключение: на фотографических карточках выпускника Ольховской школы Ф. Сырмолотова и человека, ныне проживающего под его фамилией, изображены разные лица. Очень похожие, но... разные!
Березкин счастливо улыбался.
Вчера вечером Алексею Петровичу Климову позвонили из клиники. Состояние Нади вдруг резко ухудшилось. Четырнадцать часов Алексей Петрович провел у ее постели. Только когда врачи убедили, что кризис миновал, он уехал в управление. С трудом подавляя тяжелые воспоминания о прошедшей ночи, подполковник хмуро (не получилась одобряющая улыбка) сказал:
— Молодец, Коля. Результаты экспертизы многое проясняют. Но... по-моему, ты рано закрыл историю настоящего Сырмолотова. Если бы он действительно погиб тогда, при взрыве склада, вместо него не мог бы появиться другой.
Смяв и выбросив в корзинку пустую пачку из-под сигарет, подполковник, не глядя, нащупал в столе новую, закурил.
— Кто же этот другой? Придется вновь заняться прошлым. Нужно поднять из всех архивов, включая центральный, материалы о штабе «Валли», особенно — все о группе Герлица. Искать и искать там следы, ведущие в наше время. Искать следы лиц, о которых дал показания Зандберг: Франке, Шульца, других. Мы очень многое знаем о «Сатурне», а кое-что в деятельности этих групп может переплетаться. Этого нельзя не учитывать. Ясно, чем нужно заняться?
— Вполне, товарищ подполковник. Я уже столько бумажной пыли наглотался, что скоро завзятым архивариусом стану.
Директор завода имени Калинина Михаил Степанович Зубарев задерживался. Его бессменная секретарша Оленька (для многих из присутствующих, несмотря на удивительное умение прятать морщинки под косметикой, ставшая уже Ольгой Петровной), отстукивая на машинке очередной документ, недовольно морщилась: в приемной необычно людно. Строгий график докладов и приемов полетел кувырком, толпящиеся, громко разговаривающие между собой инженеры мешают работать.
— Боже мой, хоть бы курили в коридоре, — простонала Ольга Петровна.
— Пойдемте, товарищи, ко мне, — поднялся с кресла ведущий инженер проекта номер девять Константин Сергеевич Серебряков. — Я в курсе дела, знаю, зачем вас вызвали.
Навстречу Серебрякову в резко распахнувшиеся двери вошел Зубарев, сопровождаемый полковником в форме артиллериста.
— Извините, задержал, — бросил он на ходу. — Прошу ко мне.
...Как человек, умеющий ценить свое и чужое время, Зубарев говорил кратко. Разработку проекта номер девять необходимо форсировать, СКБ завода не укладывается в намеченные сроки. Все приглашенные сегодня же включаются в эту работу. Конкретные задания получат от товарища Серебрякова.
— О строгой секретности проекта много говорить не буду, — нахмурил редкие брови Зубарев. — Это одно из главных условий. Прошу всех пройти к Константину Сергеевичу, а инженеров Шушарина и Сырмолотова пока остаться.
«Парадный», предназначенный для совещаний и приемов гостей кабинет Зубарева отделан в дань моде в модернистском стиле с еле заметным оттенком абстракционизма в оформлении стен. Работать в нем директор не любил. Рабочий кабинет рядом — простой, скромный, строгий, но с придающими уют кофейником и букетом цветов на столике в углу. Здесь и происходит разговор с оставшимися инженерами.
— Знакомьтесь, полковник Зимин, представитель заказчика, — говорит Зубарев. — Всячески старается доставить нам новые заботы и хлопоты. Уверяет, что в НИИ «почтового ящика», как бишь его номер, запамятовал, разработано новое, значительно эффективнее прежнего горючее для двигателей ракеты. Новое и по химическому составу, а следовательно, по воздействию на металл емкостей, камер сгорания и тому подобное. Вы понимаете, что это требует внесения конструктивных изменений в нашу установку. Придется вам, товарищи Шушарин и Сырмолотов, поехать с полковником в Нижнеуральск и на месте ознакомиться с новшеством, с теми требованиями, которые его внедрение предъявит нам. Собственно, горючим займется Анатолий Степанович Шушарин. Ваше дело, Федор Семенович, — расчеты запаса прочности некоторых узлов установки по тем параметрам, которые вам дадут, подготовка предложений о необходимых конструктивных изменениях и замене применяемых ныне материалов новыми, более прочными. Нужная вам документация будет выслана в Нижнеуральск через специальную связь. Почему ее нельзя везти с собой, вам, надеюсь, понятно. Все, товарищи.
— Гретхен, я никого не принимаю. Я уехал по делам, — сказал вставшей при его появлении секретарше доктор Зигфрид Арнульф Штреземанн. — Учтите, уехал для всех, даже для господина директора.
Гретхен, осведомленная об особом положении патрона в фирме, понимающе кивнула. Штреземанн прошел в служебный кабинет, переключил телефоны на секретаря. Все телефоны, кроме одного, скромного светло-зеленого аппарата, который, впрочем, и не имел переключателя. Затем он запер дверь, запер на особый, секретный замок. Извлек из укрытого за сдвигающейся книжной полкой сейфа стеклянную кювету и три флакона с жидкостями. Методично отмеряя в мензурке известные только ему дозы, слил жидкости в кювету. Сняв пиджак и расслабив галстук, Зигфрид Штреземанн достал из бумажника почтовую открытку, два часа назад полученную его особо законспирированным помощником. Открытку из России. Внешне она выглядела совсем безобидной: отлично отглянцованная фотография букета фиалок в хрустальной вазе, на обороте — гамбургский адрес и поздравления любимому родственнику от некоего Карла, совершающего туристскую поездку по Советскому Союзу. Открытка, безусловно, была подлинной: Штреземанн отлично помнил все условные детали, так как сам готовил и паковал ее вместе со многими другими предметами в сверток, врученный затем шефом мистеру Фоклендеру. Само появление этой депеши означало, что с «Файльхен» все в порядке. Но... она должна была нести и другую информацию.
Вооружившись пинцетом, доктор осторожно погрузил открытку в желтовато поблескивающую жидкость, наполнявшую кювету. Через полторы-две минуты
