Подали ужин: жареное мясо, куры, пилав, сыр, лепешки и финиковый сок. Хедин ел и вспоминал, как всего несколько часов назад он, как какой-нибудь оборванец, шел по пыльным улицам. Свен всего лишь осмелился постучать в дом незнакомого человека, и эффект превзошел все ожидания-все равно что потереть лампу Аладдина. Он моментально превратился в принца из «Тысячи и одной ночи».
Но денег у Хедина по-прежнему не было — это он пытался скрыть. Но в итоге пришлось открыться одному из помощников Аги. Тот сначала удивился, но потом успокаивающе улыбнулся и сказал:
— Ага Хассан даст вам денег — столько, сколько надо.
Хедин хотел ехать дальше, в Тегеран, и было решено, что он отправится вместе с почтой. Отъезд наметили на 16 июня сразу после полуночи. Накануне Ага Хассан устроил праздник в честь своего гостя. Хозяин был само благодушие и буквально сиял, но ни он, ни Хедин ни словом не упомянули о деньгах.
Настало время прощаться. Ага Хассан сказал Хедину, что ему было бы очень приятно, если бы Хедин пожил у него еще несколько месяцев, и подарил Свену свой портрет. Хедин обещал поместить портрет Аги в книге о путешествии, которую планировал написать. В последний раз он вошел в дом в саду за своими вещами. Там его ожидал помощник Аги Хассана с кошелем денег.
Доставка почты в Тегеран оказалась более трудным делом, чем думалось Хедину. Они доехали до города в три часа утра 21 июня. Свен не слезал с седла 55 часов и менял лошадей девять раз. Следующие семнадцать дней он отдыхал у Бертрана Хюбеннета.
Девятого июля он отправился в обратный путь домой через Красноводск, Баку, Батум, Константинополь, Адрианополь (ныне — Эдирне) близ границы с Болгарией. Там Свен совершенно случайно познакомился с говорящим по-французски господином, упомянувшим, что он начальник полиции.
На следующее утро Хедин решил побродить по улицам Адрианополя и сделать несколько зарисовок. Он рисовал, когда вдруг на его плечо опять, как и на станции Уджири, опустилась тяжелая рука. Рука, как легко догадаться, принадлежала полицейскому.
— А в чем дело? — поинтересовался Хедин.
— Узнаете в полицейском участке, — последовало исчерпывающее объяснение.
Полицейский забрал блокнот и препроводил Хедина к комиссару полиции. Тот изучил рисунки в блокноте, устроился на диване и принялся, положив ногу на ногу, допрашивать Хедина: имя, национальность — и вообще, какого черта тому занадобилось рисовать на улице, где находится государственная тюрьма? Потом сунул блокнот и паспорт Хедина под крышку конторки и сказал, что надо дождаться шефа полиции.
Примерно через полчаса шеф полиции появился. К изумлению всего участка, он с распростертыми объятиями ринулся к задержанному шпиону:
— Добрый день, мой друг. Я так рад видеть вас опять! Как хорошо, что вы зашли к нам!
Моментально Хедин получил обратно блокнот и паспорт. Оставшуюся часть дня главный полицейский начальник Адрианополя выступал в качестве гида и показывал ему город.
Потом были София, Белград, Будапешт, Вена, Берлин. 22 августа в Штральсунде Хедин, преисполненный сентиментальных чувств, поднялся на борт шведского парома.
Йота-канал,
15 сентября 1886 года
Лицо в обрамлении густых пушистых белых бакенбард, круглые очки. Генрик Ибсен дружелюбно смотрел на худощавого молодого человека небольшого роста.
— Свен Хедин, — представился тот и поклонился.
Загорелый, длинноносый, с полными губами, волосы темные, пышные усы.
— Я возвращаюсь домой из поездки в Персию, — сказал молодой человек.
Огонек любопытства блеснул в глазах норвежского драматурга.
Совершенно случайно они оказались на пароходе «Паллас», идущем из Гётеборга в Стокгольм по Йота-каналу. Дело было 15 сентября 1886 года. Туристский сезон закончился, и, кроме Ибсена и Хедина, на борту было всего лишь два пассажира. После ужина, когда уже стемнело, Ибсен сказал Хедину:
— Не составите ли вы компанию за стаканчиком грога?
— Охотно, для меня это в радость, — ответил Хедин вежливо. — Но насчет грога я не большой мастак. Я вообще малопьющий.
— Вы можете поступать, как вам заблагорассудится: пить много или пить мало. Мне бы хотелось послушать ваши рассказы о Персии.
Несколько часов Ибсен расспрашивал Хедина, а тем временем «Паллас» медленно скользил на восток. Грог у Ибсена был забористый, цвета красного дерева, поэтому Хедин в свой стакан доливал воду.
Он достал блокнот и показал Ибсену рисунки: наброски скульптур Шапура и Таки-Бустана, дворца Ксеркса в Персеполисе.
Ибсен внимательно рассматривал рисунки. Особенно его заинтересовало изображение царского дворца в Ктесифоне. Ибсен возвращался к нему несколько раз.
— А из чего он построен, из какого материала? Он хорошо сохранился? Можно ли его отреставрировать, чтобы он дальше не разрушался?
Хедин не вполне улавливал резоны столь большого интереса норвежца к династии Сасанидов и дворцу в Ктесифоне. Он не читал ни одной пьесы и не видел ни одного спектакля по пьесам Ибсена и до смерти боялся, что тот что-нибудь о них спросит. Но Ибсен так и не спросил.
Если бы Хедин посмотрел поэтическую драму Ибсена «Кесарь и Галилеянин», он бы, конечно, понял, чем так очаровали Сасаниды драматурга. Действие «Кесаря и Галилеянина» происходит во времена римского императора Юлиана Отступника и, в частности, возле Ктесифона, где император был смертельно ранен.
За первым вечером последовали другие. Рассказывал не только Хедин. Генрик Ибсен присутствовал на открытии Суэцкого канала в 1869 году и поделился со Свеном своими впечатлениями.
— Это было замечательное событие. С помощью современной техники люди смогли отделить Азию от Африки и соединить Средиземное море с Красным, — философствовал Ибсен. — Человечество достигает все больших и больших высот и воздвигает устои своих великих свершений на краю вечности.
Восемнадцатого сентября, проведя почти тринадцать месяцев за границей, Хедин вернулся в Стокгольм. Несколько газет написали о его поездке.
«Это предприятие надо рассматривать, как необычное проявление мужества, стойкости и воли. Одинокий молодой человек с помощью одной лишь карты и случайных спутников сумел совершить такое длительное и сложное путешествие в страну, где мало кто из шведов бывал и о которой известно крайне мало», — написала газета «Нюа даглит аллеханда» («Новое ежедневное обозрение») после того, как Хедин с обратного пути телеграфировал, что добрался до Константинополя.
Теперь, когда Свен оказался на родной земле, он привлек еще большее внимание прессы. Медиафеномен «Свен Хедин» пока что пребывал в своей эмбриональной форме — знаменитость в процессе созревания. Во время остановки в Гётеборге «Гётеборгская торговая и морская газета» взяла у него интервью.
— Этой осенью собираюсь изучать медицину в Упсале, а в следующую рассчитываю отправиться в Азию в экспедицию. Я надеюсь, что смогу пополнить собрание Гётеборгского музея и Географического общества в Стокгольме, если, конечно, найдутся средства для моей поездки, — сообщил газете Хедин.
Когда 25 ноября Хедин сделал доклад о поездке в Персию в Географическом обществе в Стокгольме, несколько газет поместили об этом подробные сообщения. То, что молодой человек двадцати одного года выступал перед авторитетным собранием, само по себе было событием. Особый интерес вызвал его рассказ о персидской пенитенциарной системе.
«Законы строгие, наказания суровые, — заключала газета «Наша страна». — Уши отрезают за незначительные преступления, а за политические преступников вешают за ноги перед домом. За более серьезные преступления виновника зашивают в мешок, пропитанный нефтью, и поджигают. А если
