власти страсти — страсти зависти, всепоглощающей и страшной. Когда человек находится в таком состоянии, взывать к логике бессмысленно.
— Илюша, а какое еще чувство, кроме благодарности, уместно в такой ситуации? Я относился к тебе как к другу, и я хотел, чтобы рядом со мной всегда был друг, а твои способности абсолютно соответствуют той должности, которую ты занимаешь, поверь. Это может показаться смешным, но я тебе часто по доброму завидовал. Да, да! Не смейся! Ты думаешь, это легко — быть крайним и отвечать за все и вся? Не гораздо ли легче, когда твою спину прикрывает надежный друг?! Ты не думал об этом?
— Не издевайся надо мной, Соколов! Ты получал все вперед меня! И квартиру, и служебную машину! ВСЕ! И вообще не тебе меня учить! — огрызнулся Гриценко.
— А может как раз мое? Может оно бы все по другому сложилось, если бы ты время тратил не на блудливых бабенок, а на воспитание своих детей?
— Заткнись! Я не желаю от тебя слушать нотации! — разговор явно выходил за пределы разумного, когда еще возможно достичь какой-то благой цели.
— Так, Илья, давай заканчивать, — взял себя в руки Соколов. — В данной ситуации мне совершенно все равно, как ты себя поведешь. Если тебе нужен будет мой совет — всегда к твоим услугам. У меня к тебе будет лишь одно требование: в течение недели ты уйдешь из Прокуратуры и вообще из правоохранительных органов. Если через неделю ты все еще будешь занимать этот кабинет, то в него войдут сотрудники службы собственной безопасности. Как ты понимаешь, принимая такое решение, я уже иду на должностное преступление. Но я делаю это ради нашей дружбы… Бывшей дружбы. Все, Илья, прощай, — Соколов вышел в коридор и громко хлопнул дверью. В столовую идти расхотелось, он отправился в небольшое кафе неподалеку от Прокуратуры на сегодня рабочий день, очевидно, был закончен.
Но поесть в одиночестве Соколову не удалось. Только он подцепил вилкой кусочек нежной осетрины, как администратор кафе прервал его уединение:
— Александр Иванович, я дико извиняюсь, что нарушаю такое славное пиршество, но вас пытается разыскать некто Клюев. Я вот отправился в зал вас поискать. Как думаете, я вас нашел? — на лице собеседника была игривая улыбка. Соколов-таки опрокинул в рот содержимое запотевшей рюмки и закусил дымящейся снедью.
— Ох… И здесь отыскал! Ничего удивительного, он же опер. Спасибо, Володя, давай трубку. Алло, — ответил Соколов хмурым голосом, жуя осетрину.
— Слышь, а я вот сегодня даже не позавтракал, брось издеваться! — пробурчал Клюев.
— Ты не забыл куда звонишь? Удивляешься, что человек, сидя в кафе, жует? Ладно, что стряслось?
— Что-что… — ворчал Клюев. — Тут не спишь, не ешь, обувь топчешь по чем зря, и никакой благодарности.
— Степа, я тебя поцелую, потом, если захочешь. Говори не томи, у меня осетрина стынет, а водка — наоборот — нагревается!
— Садист! Ладно, уж так и быть. Нашли твоего пропавшего вчера Николая.
— Вот это оперативность! Хвалю!
— Так на то я и опер! — хохотнул Клюев. — Только радуешься рано. У него, понимаешь, проблемы…
— Живой он? — напрягся Соколов.
— Нет. Похоже на ритуальное убийство. Примечательно то, что рядом нашли второй труп — очень похоже, что это тело того, кто твоего подопечного и порешил.
— Дела… — в задумчивости проговорил Соколов.
— Иваныч, так мы на место происшествия поедем?
— Угу, вот только осетрину домучаю. Кстати, а куда ехать?
— За городом, чуть подальше Одинцово — поселок Большие Вяземы. Я за тобой заеду.
Соколов позвонил в церковный домик отца Николая. Трубку параллельного аппарата в храме сняла регент церковного хора Людмила Петровна.
— Людмила Петровна, добрый день, это Александр, следователь.
— А, Сашенька, добрый день, — сразу потеплел голос пожилой женщины. — Батюшка сейчас крестит, подойти не сможет.
— Хорошо, не будем его отвлекать. Людмила Петровна, передайте отцу, что нашелся его давний знакомый, который вчера пропал.
— Ой, Коленька, радость-то какая, — прервала регент Соколова на полуслове.
— Да радоваться, к сожалению, нечему. Убит он, ритуально убит.
— Господи, помилуй! — только и смогла вымолвить женщина.
— Вы батюшке передайте, что часа через 1,5 я заеду в храм, мы все равно мимо поедем, если батюшка сможет, мы его с собой возьмем.
— Хорошо, Александр, передам.
Отец Николай ждал гостей в церкви. Соколов представил его Клюеву, и тот как-то неловко пожал священнику руку.
— Вот учишь, тебя, учишь, бестолочь, как со священником здороваться, все без толку! — пробурчал Соколов.
— Так, это, Иваныч, батюшка, простите, если что не так, — искренне смутился видавший виды опер.
— Александр Иванович, не смущайте человека, — улыбнулся священник и обратился к Степану. — Все в порядке, я же не женщина, мне вполне можно пожать руку!
Через 15 минут автомобиль Клюева въезжал на мрачный голый участок. Следственная группа, похоже, уже заканчивала свою работу: два тела лежали на носилках, укрытые простынями. К Степану подошли оперативник и судмедэксперт. Он представил им своих спутников. Медик подошел под благословение, чем удивил коллег, но вопросов никто задавать не стал. Он и начал говорить первым, обращаясь более к священнику.
— Это просто чудо какое-то, батюшка! Я когда над телом наклонился, то благоухание почувствовал, думаю, и вы тоже ощутите, — он подошел к одному из двух тел и откинул простыню. Присутствующим открылось ужасное зрелище. Живот и грудь Николая покрывала вырезанная сатанинская символика — в некоторых местах кожа была срезана до мяса. Но вот лицо… Клюев видел бессчетное количество тел людей, умерших насильственной смертью. В подавляющем большинстве случаев на их лицах застывала маска ужаса и страданий. В этот раз перед опером было счастливое лицо с блаженной полуулыбкой. Даже сотрудники, находившиеся в нескольких метрах от тела, инстинктивно вздохнули. В воздухе распространялось дивное благоухание.
— Это явное чудо! — сказал батюшка и перекрестился.
— Это еще не все, отче, — продолжил эксперт, — вы его за руку возьмите. Возьмите, возьмите!
Священник подошел к Николаю, опустился рядом на колени и взял кисть его руки. Та оказалась мягкой, словно принадлежала живому человеку. Священник поднял руку Николая и приложил его кисть к своей щеке. Первым спохватился Клюев:
— Так он что, умер недавно? — лицо опера выражало крайнее удивление. — Ты же говорил, что он убит ночью.
— Так и есть, ночью, тело остыло совсем.
— Так как же оно не окоченело?!
— Я и говорю — чудо! У меня такое впервые!
— Да уж… — Клюев смотрел на тело с искренним подозрением. — Ну ты уж посмотри там повнимательнее на вскрытии.
— Посмотрю, но время смерти я тебе назвал довольно точно. Очень интересен второй мужчина. Это, по всей видимости, жрец, который и совершил убийство: на ритуальном кинжале его пальчики.
— А отчего он-то умер, убил кто-то третий? — спросил Соколов.
— Третий здесь был. Только жрец, думаю, не убит, — эксперт откинул простыню и Соколов невольно отшатнулся: лицо трупа представляло собой жуткую злобную маску, отражавшую непереносимые мучения.
