— Да.
Молчаливый Майк открыл картонную коробку с японскими иероглифами, достал кассетный магнитофон. Больше пачки сигарет «Винстон», которые курила Сейди, но не так чтобы намного.
— Эти проводки подсоединяются сюда. Цилиндр устанавливается в лампу, магнитофон кладется в ящик комода, возможно, под нижнее белье вашей жены. Или просверлите дырочку в стене и положите его в стенной шкаф.
— Магнитофон также подсоединен к шнуру лампы?
— Естественно.
— Могу я получить два этих «Эха»?
— Я достану вам и четыре, если хотите. Займет неделю.
— Двух хватит. Сколько?
— Эти штуковины не из дешевых. Пара обойдется вам в сто сорок баксов. Это моя последняя цена. И заплатить придется наличными. — В его голосе слышалось сожаление, словно мы вместе любовались очень милой техногрезой, а теперь вот приходилось возвращаться к серым будням реальности.
— Во сколько мне обойдется установка? — Я заметил тревогу в его глазах и поспешил ее рассеять. — Я говорю не об установке на месте, ничего такого. Просто вставить эти штуковины в пару ламп и подсоединить к магнитофонам… это вы сможете?
— Разумеется, смогу, мистер…
— Скажем, мистер Доу. Джон Доу.
Его глаза блеснули, как, наверное, блеснули глаза Э. Говарда Ханта [112], когда перед ним поставили весьма сложную задачу: обеспечить прослушку «Уотергейта».
— Хорошее имя[113].
— Благодарю. И хорошо бы иметь провода разной длины. Короткие, если я захочу поставить магнитофон близко, и подлиннее, если потребуется спрятать его в шкафу или с другой стороны стены.
— Я могу это сделать, но длина не должна превышать десяти футов, иначе голоса станут неразборчивыми. Опять же, чем длиннее провод, тем выше шанс, что кто-то его найдет.
Это понимал даже учитель английского языка и литературы.
— Сколько за все?
— Ммм… сто восемьдесят?
Чувствовалось, что он готов уступить, но у меня не было ни времени, ни желания торговаться. Я выложил на прилавок пять двадцаток.
— Остальное получите, когда я буду забирать устройства. Но сначала мы их проверим и убедимся, что все работает. Согласны?
— Да, отлично.
— И еще. Используйте старые лампы. Обшарпанные.
— Обшарпанные?
— Как будто их купили на дворовой распродаже или на блошином рынке за четвертак. — После того как поставишь несколько пьес (считая поставленные в ЛСШ, «О мышах и людях» была для меня пятой), начинаешь кое-что смыслить в декорациях. Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь украл лампу с подслушивающим устройством из частично обставленной квартиры.
С мгновение он недоуменно смотрел на меня, потом его лицо расплылось в понимающей улыбке.
— Ясно. Реализм.
— Он самый, Майк. — Я двинулся к двери, потом вернулся, облокотился на стенд с транзисторными радиоприемниками, заглянул в глаза владельцу магазина. Не могу поклясться, что он видел перед собой человека, убившего Фрэнка Даннинга, но и я обратном не поклянусь. — Вы ведь никому не собираетесь об этом рассказывать?
— Нет! Разумеется, нет! — Он провел двумя пальцами по рту, словно застегивая молнию.
— Это правильно, кивнул я. — Когда?
— Дайте мне несколько дней.
— Я вернусь в следующий понедельник. Когда вы закрываете магазин?
— В пять.
Я прикинул расстояние от Джоди до Далласа.
— Я прибавлю еще двадцатку, если магазин останется открытым до семи. Раньше я не успеваю. Вас это устроит?
— Да.
— Хорошо. Подготовьте все.
— Обязательно. Что-нибудь еще?
— Да. Какого черта вас называют Молчаливым Майком?
— Ребенком я думал, что та рождественская песенка обо мне. Вот прозвище и прилипло.
Больше я спрашивать ничего не стал, но на полпути к автомобилю сообразил, что к чему, и засмеялся.
Молчаливый Майк, святой Майк[114].
Иногда мир, в котором мы живем, действительно странное место.
По возвращении в Соединенные Штаты Ли и Марина сменили несколько дешевых съемных квартир, включая и одну в Новом Орлеане, в том доме, который я видел. Однако исходя из записей Эла я полагал, что особое внимание надо уделить двум. Одной — в доме 214 по Западной Нили-стрит в Далласе. Вторая находилась в Форт-Уорте, и туда я поехал после разговора с Молчаливым Майком.
Я сверялся с картой, но мне все равно пришлось трижды останавливаться и спрашивать дорогу. В итоге пожилая негритянка за прилавком семейного магазинчика указала мне правильный путь. И когда я все-таки нашел то, что искал, мне стало понятно, отчего возникли такие сложности. Дальний конец Мерседес-стрит не закатали в асфальт, и вдоль полосы твердой как камень глины выстроились дома- развалюхи, мало чем отличавшиеся от лачуг испольщиков. Выходила улица на большущую автомобильную стоянку, практически пустую, где по потрескавшемуся асфальту ветер гонял перекати-поле. За стоянкой высилась шлакоблочная стена склада. На ней белели десятифутовые буквы: «СОБСТВЕННОСТЬ „МОНТГОМЕРИ УОРД“, и „НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ“, и „ОХРАНЯЕТСЯ ПОЛИЦИЕЙ“.
Воздух вонял нефтью из Одессы-Мидланда и гораздо более близкой канализацией. Из открытых окон лился рок-н-ролл. Я услышал „Доувеллс“, Джонни Бернетта, Ли Дорси, Чабби Чекера… и это только на первых сорока ярдах. Женщины развешивали выстиранную одежду на ржавых вертушках. В широких платьях, купленных, вероятно, в „Зейре“ или „Маммот-марте“, все они выглядели беременными. Грязный маленький мальчонка и не менее грязная маленькая девчушка стояли на потрескавшейся глине подъездной дорожки и наблюдали, как я проезжаю мимо. Они держались за руки и выглядели слишком похожими, чтобы не быть близнецами. Мальчонка, голый, если не считать одного носка, держал игрушечный пистолет. Девчушка в отяжелевшем подгузнике под футболкой „Клуб Микки-Мауса“ сжимала пластиковую куклу, такую же грязную, как и она. Двое раздетых по пояс мужчин перебрасывали футбольный мяч из одного двора в другой, у каждого из уголка рта свисала сигарета. Позади них петух и две облезлые курицы что-то клевали в пыли неподалеку от тощей собаки, то ли спящей, то ли дохлой.
Я остановился перед домом 2703, тем самым, куда Ли приведет жену и дочь после того, как больше не сможет терпеть убийственную материнскую любовь Маргариты Освальд. Две полосы из бетонных плит вели к прямоугольнику земли, покрытому пятнами масла, на котором ничего не росло. Я понял, что в лучшие времена там стоял гараж. Пустырь, заросший росичкой, заменял лужайку. На нем валялись дешевые пластиковые игрушки. Маленькая девочка в рваных розовых шортах снова и снова ударяла ногой по мячу для соккера, отправляя его в стену дома. Всякий раз, когда мяч отскакивал от дощатой обшивки, она кричала: „Чамба!“
Из окна высунулась женщина с накрученными на большие синие бигуди волосами и сигаретой в зубах и заорала:
