Противостояние. Том II

Но занавес опускался все ниже и ниже, застилая ей зрение, и вскоре она была уже вся окутана им. Она была слепа, она была глуха и лишена чувства осязания. Думающее «я» Надин плыло в черном коконе подобно морской воде или амниотической жидкости.

И она чувствовала, как он вползает в нее.

Вопль родился где-то внутри нее, но у нее не было рта, чтобы закричать.

«Проникновение: энтропия».

Она не знала, что означали эти слова, соединенные таким образом; она лишь знала, что они верны.

Никогда раньше она не ощущала ничего похожего. Позже, когда она пыталась описать это, ей приходили в голову какие-то метафоры, но она отметала их одну за другой.

Ты плывешь и вдруг в потоке теплой воды сама становишься потоком, окруженным глубочайшим леденящим холодом.

Тебе вкатили новокаин, и дантист удаляет тебе зуб. Тот выходит совершенно безболезненно. Ты выплевываешь кровь в белую эмалированную ванночку. В тебе остается дырка; в тебе сделали выемку. Ты можешь просунуть язык в дырку, где секунду назад жила часть тебя.

Ты смотришь на свое лицо в зеркале. Смотришь долго. Пять минут, десять, пятнадцать. Не моргая. Ты с ужасом и одновременно с интересом наблюдаешь, как твое лицо меняется, словно лицо Лона Чейни- младшего в фильме про волка-оборотня. Ты не узнаешь сама себя в этой зеленокожей русалке, безумной вампирше с бледной кожей и рыбьими глазами.

Ничего подобного не было, но привкус всего этого остался.

Темный человек вошел в нее, и он был холодным.

Когда Надин раскрыла глаза, ее первой мыслью было, что она очутилась в аду.

Ад был белизной — антитезой темному человеку. Она видела белое сверкающее ничто. Белое- белое-белое. Это был белый ад, и он был повсюду.

Она смотрела на белизну (невозможно было вглядываться в нее), испытывая невыносимые муки, и только через несколько минут она почувствовала под собой седло «веспы» и присутствие в поле своего зрения еще одного цвета — зеленого.

Она резко оторвала свой взгляд от завораживающей пустоты и оглянулась вокруг. Ее рот был приоткрыт, губы дрожали; глаза замутнены и полны ужаса. Темный человек побывал в ней, Флагг побывал в ней, и, войдя в нее, он лишил ее всех пяти чувств, служивших ей лазейками в реальность. Он управлял ею, как человек может управлять легковой машиной или грузовиком. И он привез ее… Куда?

Она взглянула в сторону белизны и увидела, что это огромный пустой экран автокинотеатра на фоне белого дневного дождливого неба. Оглянувшись назад, она увидела бар-закусочную. Он был выкрашен в яркий телесно-розовый цвет. На фасаде красовалась надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КИНОТЕАТР «ЗАЕЗЖАЙ ПО ПРАЗДНИКАМ»! НАСЛАЖДАЙТЕСЬ ПРЕДСТАВЛЕНИЕМ ПОД ЗВЕЗДАМИ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ!

Тьма опустилась на нее на пересечении Бейзлайн с Бродвеем. Теперь она находилась в конце Двадцать восьмой улицы, почти за городом, на пути к… Лонгмонту, не так ли?

Где-то в глубине ее мозга, словно холодное склизкое пятно на полу, все еще оставался след его присутствия внутри ее.

Ее окружали столбы, стальные столбы, похожие на часовых, каждый высотой в пять футов, и на каждом висели динамики. Земля была покрыта гравием, но трава и одуванчики прорастали сквозь него. Она полагала, у автокинотеатра «Заезжай по праздникам» было не много работы примерно с середины июня. Можно сказать, что для шоу-бизнеса настал своего рода мертвый сезон.

— Зачем я здесь? — прошептала она.

Это были лишь мысли вслух, она разговаривала сама с собой, не ожидая ответа. Поэтому, когда ей ответили, вопль ужаса вырвался из ее горла.

Все громкоговорители разом рухнули со своих столбов на поросший травой гравий, издав при этом оглушительный, усиленный колонками звук ЧАНК! — звук мертвого тела, ударившегося о гравий.

— НАДИН, — рявкнули громкоговорители, и то был его голос, и как же она тогда заорала! Ее руки метнулись к голове, ладони накрыли уши, но все громкоговорители включились разом, и невозможно было спрятаться от этого кошмарного рева, полного страшного веселья и какого-то комического вожделения.

— НАДИН, НАДИН, О, КАК Я ЛЮБЛЮ ЛЮБИТЬ НАДИН, МОЮ КРОШКУ, МОЮ ПРЕЛЕСТЬ…

— Прекрати! — заорала она в ответ, изо всех сил напрягая голосовые связки, по все равно ее голос был так слаб по сравнению с этим чудовищным ревом. И все-таки на мгновение рев смолк. Наступила тишина. Упавшие громкоговорители смотрели на нее снизу вверх, как мозаичные глаза гигантских насекомых.

Надин медленно отвела ладони от ушей.

«Ты сходишь с ума, — принялась успокаивать она себя, — вот и все. Напряжение ожидания… и игры Гарольда… и эта установка взрывчатки… все это в конце концов завело тебя за грань, дорогая, и ты сошла с ума. Может быть, так оно и лучше».

Только она не сошла с ума и знала это.

Это было гораздо хуже, чем быть безумной.

Словно в подтверждение этого громкоговорители рявкнули тем жестким и в то же время почти издевательским топом, каким директор школы объявляет по школьному радио выговор ученикам за какую- нибудь шалость, которую они устроили:

— НАДИН. ОНИ ЗНАЮТ.

— Они знают, — как попугай, повторила она. Она не понимала, кто эти они и что они знают, но была абсолютно уверена, что так и должно быть.

— ВЫ СВАЛЯЛИ ДУРАКА. БОГ, МОЖЕТ, И ЛЮБИТ ГЛУПОСТЬ, Я — НЕТ.

Слова трещали и уносились прочь в послеполуденном воздухе. Ее одежда прилипла к влажной коже, прямые пряди волос свисали, закрывая бледные щеки, и она начала дрожать.

«Глупость, — подумала она. — Глупость, глупость. Я знаю, что означает это слово. Я так думаю. Я думаю, оно означает смерть».

— ОНИ ЗНАЮТ ВСЕ… КРОМЕ ОБУВНОЙ КОРОБКИ. ДИНАМИТА.

Громкоговорители. Везде громкоговорители, уставившиеся на нее с белого гравия, пялящиеся на нее из одуванчиков, прибитых дождем.

— СТУПАЙТЕ К АМФИТЕАТРУ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА. ОСТАВАЙТЕСЬ ТАМ. ДО ЗАВТРАШНЕГО ВЕЧЕРА. ПОКА ОНИ НЕ СОБЕРУТСЯ. А ПОТОМ ТЫ И ГАРОЛЬД МОЖЕТЕ ПРИЙТИ. ПРИЙТИ КО МНЕ.

Теперь Надин начала испытывать простую, восторженную благодарность. Они оказались тупицами… но им дали еще один шанс. Значит, они кое-что из себя представляли, раз их предупредили. И скоро, очень скоро она будет с ним… и тогда она сойдет с ума, в этом она была совершенно уверена, и все это потеряет значение.

— Амфитеатр Восходящего Солнца может находиться слишком далеко, — сказала она. Голосовые связки у нее были повреждены, и она могла лишь хрипеть. — Слишком далеко для…

Для чего? Она задумалась. О! О да! Правильно!

— Для рации. Для сигнала.

Никакого ответа.

Громкоговорители лежали на гравии, уставясь на нее сотнями глаз.

Она дернула стартер «веспы», маленький движок кашлянул и ожил. Эхо заставило ее поморщиться. Оно прозвучало как ружейный выстрел. Она хотела выбраться из этого ужасного места, прочь от всех этих уставившихся на нее громкоговорителей.

Она должна была выбраться.

Она потеряла равновесие, когда огибала автостоянку. Будь она на асфальтированной мостовой, смогла бы удержаться, но заднее колесо «веспы» забуксовало на рыхлом гравии, и она с треском упала, прикусив до крови губу и разодрав щеку. Она поднялась с широко распахнутыми и полными страха глазами и поехала дальше, вся дрожа.