Противостояние. Том II

Он чуть приоткрыл глаза и увидел, что они уже почти наверху. Голова Коджака была опущена вниз. Задние ноги яростно рыли землю. Он одолел еще четыре дюйма, и этого оказалось достаточно. С отчаянным криком Стю отпустил шею Коджака и схватился за выступающий кусок асфальта. Тот раскрошился у него в руках. Он ухватился за другой. Два ногтя слетели с пальцев, как сырая штукатурка, и он закричал. Боль была жуткой, невыносимой. Он вскарабкался наверх, отталкиваясь здоровой ногой, и в конце концов каким- то чудом умудрился выбраться на поверхность шоссе 1–70 и теперь лежал там, тяжело дыша и закрыв глаза.

Потом рядом с ним очутился Коджак. Он заскулил и облизал лицо Стю.

Стю медленно сел и посмотрел на запад. Он смотрел долго, не замечая жара, все еще обдававшего его лицо горячими широкими волнами.

— О Боже мой, — наконец слабым, прерывистым голосом произнес он. — Погляди туда, Коджак. Ларри. Глен. Их больше нет. Господи, ничего больше нет. Все исчезло.

Грибовидное облако вздымалось на горизонте, как сжатый кулак на конце длинной серой руки. Размытое по краям, оно дрожало, начиная распадаться. Оно светилось изнутри зловещим оранжево- красным светом, словно солнце решило зайти ранним полуднем.

«Ядерный взрыв», — подумал он.

Они все были мертвы в Лас-Вегасе. Кто-то дернул не за ту веревку, и взорвался ядерный заряд… причем здоровенный, судя по размерам облака и звуку. Может быть, взорвался целый склад. Глен, Ларри, Ральф… даже если они еще не успели добраться до Вегаса, наверняка они были достаточно близко, чтобы изжариться заживо.

Рядом с ним горестно скулил Коджак.

«Радиоактивные осадки. Куда разнесет их ветер?»

Имеет ли это значение?

Он вспомнил о своей записке Фрэн. Необходимо дописать ее — рассказать о том, что случилось. Если ветер понесет осадки на восток, у них могут возникнуть проблемы… но еще важнее, чтобы они узнали: если Лас-Вегас был плацдармом темного человека, теперь он исчез. Люди испарились вместе со всеми смертоносными игрушками, которые валялись повсюду и ждали лишь, когда их кто-нибудь подберет. Он должен приписать все это к своему посланию.

Но не сейчас. Сейчас он слишком устал. Подъем отнял все его силы, а жуткий вид этого тающего громадного грибовидного облака истощил его еще больше. Он испытывал не ликование, а лишь тупую, мучительную усталость. Он улегся на асфальт, и последней его мыслью перед тем, как он погрузился в сон, было: «Сколько мегатонн?» Он не думал, что кто-нибудь когда-либо это узнает. Или захочет узнать.

Он проснулся после шести. Грибовидное облако исчезло, но небо на западе было какого-то злобного розово-красного цвета, как яркий рубец от ожога. Стю дотащился до разделительной полосы и снова растянулся без сил. Вернулась дрожь. И жар. Он дотронулся запястьем до лба, попытался определить температуру и прикинул, что она явно переваливает за тридцать девять.

Коджак выскочил из темноты спускавшегося вечера с зайцем в зубах. Он положил его у ног Стю и помахал хвостом, ожидая похвалы.

— Хороший пес, — устало сказал Стю. — Вот молодец.

Хвост Коджака завилял быстрее. «Да, — казалось, соглашался он, — я очень неплохой пес». Но он по-прежнему глядел на Стю, похоже, ожидая чего-то. Часть ритуала не была завершена. Стю попытался вспомнить, какая именно. Мозг работал очень медленно: словно, пока он спал, кто-то залил патокой все его внутренние переключатели.

— Хороший пес, — повторил он и взглянул на мертвого зайца. Потом он вспомнил, хотя даже не был уверен, остались ли у него еще спички.

— Тащи, Коджак, — сказал он, скорее чтобы доставить удовольствие собаке. Коджак унесся прочь и вскоре вернулся со здоровым куском сухого дерева.

Спички у Стю были, но поднялся довольно сильный ветер, а руки его здорово дрожали. Потребовалось много времени, чтобы развести костер. С десятой спички он разжег лучину, которую настругал, но тут резко дунул ветер и погасил огонь. Стю заново аккуратно сложил лучину, заслоняя ее своим телом и ладонями. В спичечном коробке с этикеткой, рекламирующей заочную школу «Ла Салль», осталось всего восемь спичек. Он поджарил зайца, половину дал Коджаку, сам же сумел съесть лишь маленький кусочек своей доли. Он бросил Коджаку остатки. Коджак не подобрал их. Он глянул на мясо, а потом тревожно заскулил, уставясь на Стю.

— Давай, малыш. Я не могу.

Коджак доел мясо. Стю смотрел на него, дрожа с ног до головы. Два его одеяла, разумеется, остались внизу.

Солнце зашло, и небо на западе окрасилось в неестественный цвет. Это был самый потрясающий закат, какой Стю доводилось видеть в жизни… но он был ядовитым. Он вспомнил, как в начале шестидесятых диктор журнала киноновосгей «Муви-Тон» с энтузиазмом рассказывал, какие бывают красочные закаты в течение нескольких недель после ядерных испытаний. И, конечно, после землетрясений.

Коджак взобрался наверх из рытвины, волоча что-то в зубах — одно из одеял Стю. Он положил его Стю на колени.

— Эй, — сказал Стю, слабо обняв его, — тебе известно, что ты тот еще пес, а?

Коджак повилял хвостом, давая понять, что ему это известно.

Стю закутался в одеяло и пододвинулся ближе к огню. Коджак улегся рядом, и вскоре они оба заснули. Но сои Стю был неглубоким и тревожным: он то выныривал из горячечного бреда, то снова погружался в него. Где-то после полуночи он разбудил Коджака криками во сне.

— Хэп! — кричал Стю. — Отключи колонки! Он идет! Темный человек идет за тобой! Лучше отключи колонки! Он в той старой тачке, ты что, не видишь!

Коджак тревожно заскулил. Человек был болен. Пес чуял болезнь, и к этому запаху примешивался еще один. Черный. Так пахли зайцы, когда он бросался на них. Так пах волк, которому он выпустил кишки под домом Матушки Абагейл, в Хемингфорд-Хоуме. Так пахли городки, через которые он пробегал на пути к Боулдеру и Глену Бейтману. Это был запах смерти. Если бы он мог наброситься на него и вытащить его из этого Человека, он бы сделал это. Но запах был внутри Человека. Человек вдыхал в себя чистый хороший воздух, а выдыхал запах подступающей смерти, и ничего нельзя было поделать — только ждать и смотреть на это до конца. Коджак опять тихо заскулил, а потом уснул.

На следующее утро Стю проснулся в еще большем жару. Шейные железки распухли до размеров мячиков для гольфа. Глаза были словно раскаленные камни.

«Я умираю… да, это точно».

Он подозвал Коджака, снял цепочку от ключей и вытащил свою записку из чехольчика от карточки с адресом. Аккуратно выводя буквы, он дописал на листке все, что ему довелось увидеть, и положил записку обратно. Потом лег и заснул. А потом каким-то образом опять стемнело. Еще один дивный, жуткий закат пылал и трепетал на западе. Коджак притащил на ужин суслика.

— И это все, на что ты способен?

Коджак завилял хвостом и стыдливо ухмыльнулся.

Стю поджарил суслика, разделил его пополам и ухитрился съесть всю свою долю. Мясо было жестким, с каким-то ужасным диким привкусом, и когда он доел, у него начались отвратительные спазмы в желудке.

— Когда я умру, я хочу, чтобы ты вернулся в Боулдер, — сказал он псу. — Возвращайся и отыщи Фрэн. Найди Фрэнни. Понял, ты, старая немая псина?

Коджак нерешительно повилял хвостом.

Час спустя желудок Стю снова предупредительно заурчал. Он едва успел перевернуться на локте, чтобы не обделать себя, прежде чем его доля суслика исторглась наружу.

— Черт, — горестно пробормотал он и задремал.

Он проснулся до рассвета и приподнялся на локтях с гудящей от жара головой. Он увидел, что костер