– Радуйся, богоравная! Увидев тебя на пристани, я помашу тебе...
– Не надо. Меня не будет на пристани. Мне запретили покидать храм до особого разрешения.
– Почему?
– Потому что мне плюнул в рот Аполлон. С тех пор я предвещаю только беды. Люди не любят слушать дурные пророчества.
Я вспомнил: о Кассандре-горевестнице мне рассказывали. Например, как она при первом явлении Париса в город кинулась на новоявленного брата с топором – еле оттащили.
– Ты похож на Геракла, – вдруг сказала она, хмурясь. – Я видела его; в детстве. Безумец, стрелок и герой. Мой город однажды пал перед ним; падет снова.
– Это хуже, чем дурное пророчество, – тихо сказал я, отступая. – Кассандра, это правда. Это почти правда; единственный облик правды, доступный людям. Мы оба сумасшедшие; оба лучники. Только я не герой.
И добавил, помолчав:
– В этом моя удача.
Уходя из храма, Одиссей задержался перед палладием.
– Возьми, маленькая...
Он сунул руку за пазуху. Достал яблоко, купленное загодя на рынке. Краснобокое, глянцевое. Самое большое, какое только нашлось. Ногтем нацарапал, взрезая кожицу: 'Прекраснейшей'.
Положил на алтарь.
Деревянный идол долго смотрел вслед рыжему, и капли сырости текли по грубо вырезанному лицу.
ПЕСНЬ ШЕСТАЯ: БЕРЕГА, ЧТО МНЕ ОБЕЩАНЫ[79]...
'Быть героем легче, чем быть просто порядочным человеком; ведь героем можно быть раз в жизни, а порядочным человеком нужно быть каждый день'.
Строфа-I
Заклятый друг
Тюремными крысами пищали канаты в ременной оплетке. Ветер растерянно хлопал парусами, решая: с какой стороны примоститься? И стоит ли вообще пучить щеки? Похоже было, что господин острова Эолии[80] вчера изрядно перебрал, теперь маясь похмельем. Наконец кормчий Фриних кощунственно буркнул: «Не стоит ждать милости от небес!..» – и рявкнул на гребцов Немейским львом. Два ряда длинных весел расплескали зелень воды, вырвав «Пенелопу» из тенет переменчивого бога, и бросили судно на юго-запад.
За кормой ждала Троя. Знала, крепкостенная: вернутся.
В душе царило смятение, подобное творившемуся на море. Ошалелые волны сталкивались, вскипая шипучей пеной, море притворялось бадьей с гнилым суслом; ветра затеяли чехарду, и лишь усилия мускулистых гребцов позволяли кораблю двигаться в нужном направлении. Радоваться или печалиться? С одной стороны, отпустили с миром, чтобы не сказать: погнали взашей!.. сравнили с Гераклом!.. и вообще...
Радоваться не получалось.
Страшно: знать. Страшнее: знать заранее. Когда готов разодрать жилы, лишь бы выплеснуть примесь ихора – легкого! серебристого! чужого! Когда платишь долги отцов; платишь жизнью, с лихвой, накопившейся за годы отсрочки платежа. Впору рвать волосы, заламывать руки и, стеная, взывать к равнодушию небес; впору предаваться скорби и печали, густо замешанным на смертном страхе.
Скорбеть не получалось.
Печали не было.
И страха.
Радость и печаль, скорбь и гнев – всего лишь слова, а слова ничего не значат для помраченных рассудком. Родное безумие, с которым успел намертво срастись за восемнадцать лет жизни, вернулось к хозяину. Верней пса; ближе жены; заботливей отца с матерью. Сухой песок скуки, безбрежное море любви и медный свод над головой.
И еще: сидящий рядом, на корточках, Старик.
Рассекая волны Лилового моря, 'Пенелопа' шла к Эвбее – загрузиться припасами. Затем в Арголидскую гавань, высадить Менелая с Калхантом; и последний бросок – на Итаку.
Домой.
У Навплийской пристани корабль встречал сам басилей Навплий. С эвбейской знатью за спиной; с сыном Паламедом бок-о-бок. Кольца светлых, вьющихся бород, кольца на пальцах, радушие на лицах. Вот примет Паламед басилейство – тоже Навплием станет. Моряком.
Родовое имя.
– ...Свежей воды? сколько угодно! Копченой свинины? Хлеба? Вина?! Четыре пифоса прамнейского в дар богоравным! Что вы! обижусь! После хождения по мукам, после тягот заточения!..
