Мне сейчас вообще не хочется думать.
Вчера и сегодня вот-вот сойдутся, чтобы единым целым отправиться в завтра. Плыву, из последних сил рассекаю волны былого; с корабля бросают канат – вцепляюсь судорогой всего тела... поднимаюсь на борт. Вглядываюсь в суровые лица; в знакомые лица.
– Откуда плывем? – голос отказывает, срывается крысиным писком.
– Из Трои.
– Куда?
– Домой.
Падаю на кормовой помост; закрываю глаза.
...спотыкаясь, хватая воздух скрюченными пальцами, басилей Приам ковылял ко мне. Он был поднят с ложа, едва успев завернуться в тонкий, льняной фарос: я видел, чего лишилась очередная жена, и мысленно извинился перед ней за свой визит.
– Т-тени! Т-ты сказал: т-тени? не м-место?!
Несчастный, изможденный человек: у него дурно пахло изо рта, и стоило труда не отвернуться, когда Приам ухватил меня за грудки. Лицом к лицу. Боги, он ведь ненамного старше моего отца! боги!.. В глазах троянского владыки шипел под дождем безумный факел мольбы: 'Спаси!'
Только мое безумие было куда скучней.
– Т-ы? м-можешь?! м-можешь, да?!
– Могу. Только...
– Прог-гони! молю! Они н-не видят! н-никто!
– Нет. Меня казнят на рассвете.
– Жить! т-ты будешь жить! – слюна брызгала из черного провала. – Жить!
– Конечно, я буду жить. Ведь басилей мудр. Басилею пообещали успешную войну: благоволение небес, мечи союзников... Умри послы, и боги вынуждены будут отвернуться: все знают, им противен нарушитель закона гостеприимства. Умри послы, и части союзников придется спрятать мечи в ножны: у войны свои законы, их приходится блюсти. Умри послы, и мудрый басилей Трои может остаться один на один с гневной Ахайей, сбитой в единый кулак, решившей, что и ей – почему бы и нет?! – закон не писан. Умри послы...
– Ж-жить! молю!
Я говорил раздельно и внятно. Зная, что сейчас он не успевает ничего осознать, пьяный неразбавленным, отчаянным вином надежды; но слова мои оседают в Приаме – на дно, в илистую грязь, сокровищами затонувшего корабля, чтобы всплыть позже, в нужный час. И еще: я старался смотреть ему в глаза. Лишь в глаза: закисшие, с желтыми капельками гноя в уголках.
Отведи я взгляд...
Тени. Жуткий хоровод, зовущий басилея на ложе. Похоть, какую он тщетно пытался утолить ласками бесчисленных жен. Сходство юного Париса с темными, невидимыми танцорами, общая сладострастность движений, томность повадки были несомненны. Я все-таки не выдержал: посмотрел. Качнулся, сбился. Быстрей зарницы пронеслось: стою, погрузив ноги в Аид и касаясь макушкой Плеяд, а внизу корчится, взывая, жалкий червь по имени Приам. Но скука удержала, и гонг пролился бронзой в любовь, рождая неясные для меня слова: 'Человек
Тени! прочь!
Видение было ложью.
Подкупом рыжего безумца: Пирровой[77] победой.
– Мне понадобится вода, глина и камни, – я ободряюще сжал плечо басилея, и несчастный натянулся струной в ожидании умелого плектра[78]. – И еще: я должен трижды позвать
– Горы! море! – по-моему, он сейчас был безумней меня.
– Нет. Горы и море оставь себе. Камни, вода, глина – и имена.
На следующий день нас освободили. Всех. 'Пенелопа' готовилась к отплытию, разом помолодевший Приам горделиво косился на жен, пренебрегая великим долгом; троянцы устали от здравиц и проклятий – теперь они молчаливо глазели на нас, по-рыбьи разевая рты. Накануне выхода в море я пошел в знаменитый храм Афины, к упавшему с небес палладию. Палладий оказался грубым деревянным идолом, черты были слабо намечены, никакого сходства; я стоял перед ним, не зная, что сказать, и надо ли говорить вообще.
В тени боковой стены шушукались две женщины, закутанные в накидки. 'Не надо! – донеслось до меня. – Зачем?' Одна из них быстро пошла к выходу. На пороге оглянулась. Словно повинуясь внезапному порыву, сбросила накидку с головы: лицо как лицо, средних лет, слегка одутловатое... светлые волосы, фигура с возрастом стала оплывать...
И взгляд, беззвучно спрашивающий меня о чем-то.
Уже на корабле я понял, что видел – Елену.
Другая женщина подошла ко мне. Ей было около тридцати: девически стройная, высокая. Мне приходилось смотреть на нее снизу вверх.
– Меня зовут Кассандра. Я дочь басилея Приама.
