Одиссей сидел, как на иголках. Пусть говорят, будто в последние годы Геракл не буйствует во время приступов. Но слышать об этом от других людей и самому присутствовать – большая разница. Сейчас как даст чашей по башке! Безумец: только что был здесь, и уже на 'Арго', плывет за Золотым Руном!
Глядишь, на сей раз доплывет, не соскочит с полдороги!
Удрать? а ну догонит?
– Хай, герои! гуляй по морю!.. у нереиды в глазах – томленье!..
Одиссей на всякий случай огляделся. Улочка словно вымерла. Даже двух голозадых карапузов, игравших у дальних ворот в песке, мамаша втащила во двор, громыхнув засовом. Мало того, что живет Геракл не во дворце с фресками на стенах (двенадцать фресок, по числу подвигов!..), а в малом домишке на окраине Калидона, так в придачу соседи от него, как от прокаженного!.. Забились в щели, носа не кажут! Будто каждый божий день напротив них великий герой сидит на лавочке...
А ведь и вправду: каждый день. Как вчера – каждый божий. 'Де-е-е-ти!..' – день за днем. Плач Деяниры, бледные лица сыновей – сегодня, вчера, позавчера...
– Хороший у тебя был отец, мальчик. Помянем?
От неожиданности Одиссей даже отодвинулся. Уходил Геракл; вернулся. Вот он, снова здесь. Целиком.
Дрожат черные губы в седой бородище.
– Я... почему – был? Папа – есть... живой он!..
– Живой?!
И вот тут увидел рыжий: Геракл. Настоящий. Встал, могуче-огромный, вскинул к небу руки – не руки, коренья дубовые! мотнул косматой головой. В пляс пустился, безумец.
– Живой! ах-ха, живой! Лаэрт, дружище! – живо-о-о-ой!..
В небо кричал Геракл. В самую синь.
Будто грозил.
Одиссей опомниться не успел: сгребли его две ручищи, ввысь швырнули, к облакам. Хорошо лететь было, хорошо падать – будто в люльку. И еще раз! еще! ах-ха, живо-о-ой!..
Нет, действительно: хорошо ведь, что папа живой?!
А когда вернули рыжего на скамью – бережно, ласково, – выпил Одиссей залпом всю чашу.
И редькой закусил.
– Мы – больные, мальчик. Полулюди, люди на три четверти, почти совсем люди. Порченая кровь. Ты, я вижу, тоже... ихор в крови – легкий, серебряный! Мы убили самих себя, не спрашивая, кому это на пользу; мы полагали, что мстим или добиваемся справедливости, а на самом деле мы просто убивали. Братья- Диоскуры – братьев-Афаридов. Бешеные менады – Орфея-Песнопевца. Скиросский басилей Ликомед – Тезея-Афинянина. Пелей Эакид – Акаста из Иолка. Мы гребли одним веслом, ходили под одним парусом... я пил вино с крылатыми Бореадами, Зетом и Калаидом, чтобы позже убить обоих на острове Тенос!
Он умолк так же резко, как и начал кричать.
– Ты – мой искус, мальчик. Смущенный рыжий искус. Не спорь, я знаю, что ты вчера сделал для меня... Но тебе не понять, как живется самоубийце. Я или проснусь сам, или не проснусь вовсе, до самой смерти. Поэтому я прошу тебя, Одиссей, сын Лаэрта...
Иссеченное морщинами лицо придвинулось вплотную. Сошлись косматые брови на переносице; отвердел рот. Не Геракл – его божественный отец, Зевс-Эгидодержавец, из тучи на мир глянул.
Ударила тихая молния:
– Никогда... слышишь? – никогда больше не делай такого для меня. Даже если на твоих глазах я буду рвать не волосы – кожу! мясо! до кости! Я сам выбрал этот жребий. Сам и откажусь, если захочу. Мы – больные, мальчик; порченая кровь. Гераклу лучше жить в прошлом, пока ему еще приходится – жить. Прошу тебя, не помогай мне. Иначе однажды я убью тебя.
Улыбка разорвала ему рот. Мягкая, добрая улыбка, противореча сказанному. Разгладились складки, ушли желваки со скул.
– А мне бы хотелось, чтоб сын Лаэрта прожил долгую жизнь. Долгую и счастливую. Кто твоя мать, мальчик?
– Антиклея, дочь Автолика.
Геракл долго молчал. Потом сказал невпопад:
– Это судьба. Она сильнее всех. Живи долго, мальчик.
Хорошо, кивнул Одиссей. Поживу уж.
Чего там...
Хрустело утро сочной редькой. Стрелами лука на зубах. Корочкой лепешки.
– Мне сказали, ты хороший лучник. Это правда, мальчик?
– Н-не знаю...
– Должен знать. Иначе как ты попадаешь в цель?
– Я ее люблю.
– Цель?
