Не заслуги – позорище.
Возможно, чувствуя это, отец не стал отчитывать меня за побег.
Вечером, после ужина, когда женщины отправились спать, у нас с отцом состоялся разговор.
Разговор двух мужчин.
Со стороны этот мужской разговор наверняка выглядел весьма странно. Но посторонних рядом не было.
– Опоздал на войну?
– Опоздал.
– Может, оно и к лучшему. Успеешь еще, навоюешься всласть. Как тебе Большая Земля?
– Да, в общем, никак. Итака, только большая. Всего больше: и людей, и грязи. Папа, можно, я... можно, мы корабль снарядим? С дарами?
– С дарами? Кому?
– Диомеду-Аргосцу! Он такой! такой! я к нему – в гости бы...
– Подружились, значит. Что ж, можно и корабль. И в гости. Только остынь сперва, дома побудь – первый раз ведь в мир вышел. Дай маме нарадоваться...
– Понимаешь, папа, мне было надо! Тесно сделалось; душно. Здесь мой дом; здесь ты, мама... Это моя Итака! Но чтобы понять это, чтобы научиться любить по-настоящему, мне было надо...
Отец долго молчал. Наконец медленно произнес:
– Птенец вылупился. Яйцо треснуло.
– Откуда?!! – задохнулся я-тогдашний. – Откуда ты знаешь?! Я не хотел ломать скорлупу, я слышал, как она трещит – но не мог иначе. Моему миру пришло время расти...
Думаю, я произносил совсем другие слова.
Но суть не менялась.
– Я знаю. Это участь всех мужчин в роду итакийских басилеев. Так было с моим отцом Аркесием; так было со мной...
– И с тобой – тоже?! Значит, так и должно быть?!
– Так не должно быть. Но нашей семье от этого не легче. Дурная кровь. Ихор Глубокоуважаемых в смертных жилах; серебряная порча. Ведь мой отец был сыном Громовержца, – папа вдруг сделался старым-старым, очень похожим на Геракла. – Нам никуда не деться, мальчик мой, от проклятия крови. Обычно давление ослабевает вскоре после обряда пострижения. И проходит окончательно с рождением наследника. Треск скорлупы. Ведь так?
– Да, папа. Треск скорлупы. Когда я решался, этот треск меня оглушал! А сейчас – ничего. Прошло.
– Странно... – глубокие складки залегли на лбу басилея Лаэрта. – В твои годы я уже почти не слышал треска. А когда родился ты...
Лаэрт умолк, задумавшись. Я сидел тише мыши, не решаясь прервать размышления отца.
– Может быть, когда у тебя будет сын – тогда... Хотя – не знаю... не знаю. К добру это или к худу? Ты ведь уже привык жить с этим, Одиссей?
– Привык, папа.
– Будем надеяться, это к лучшему. Ведь в твоих жилах течет не только кровь Тучегонителя. Ты сам знаешь, чьим сыном был твой дедушка Автолик.
Я знал.
Но все равно не мог понять: что плохого в том, что в моих предках числятся сам Владыка Богов и Гермий-Психопомп? Наоборот, радоваться надо!
Радоваться не получалось.
Какая судьба уготована тебе, мой Телемах, мой маленький Далеко Разящий, мирно посапывающий у меня на руках? Ведь в твоих жилах тоже серебрится ихор сразу двух Глубокоуважаемых, как называет богов мой папа, а твой дедушка Лаэрт. Сейчас ты спишь, видишь сны; а скорее – ничего не видишь. Но пройдет год, два – и что увидишь, что услышишь ты?
Хрустнет ли однажды твой мир под пятой судьбы?
...Ладно, пойдем обратно в колыбель. Ночь близится к концу, но до утра еще далеко. Я многое успею в смутные часы перед рассветом. Я хочу впитать в себя ночной ветер, неумолчный шепот прибоя, лунные блики, вместе со мной бродящие по террасе, игру света и теней; твое тепло и спокойное, умиротворенное дыхание – я увезу все это богатство под Трою, где самый прыткий пергамский копейщик ждет – не дождется...
Не дождется.
Спи, Телемах, и ничего не бойся. Твой папа с тобой.
