басилея. Получив в приданое косвенные права на наследование флота. Отец критянки, как недавно донесли нам, уже успел погибнуть при странных обстоятельствах: убит дротиком, ночью, якобы собственным сыном. Сын, кстати, сразу после отцеубийства провалился сквозь землю, не успев внятно объяснить происшедшего.
Гнев богов, незамедлительно покаравших убийцу, был слишком уж своевременным. Особенно учитывая, что прошлой осенью наши береговые стражи взяли чужака. Вернее, приплыв на лодке с Дулихия, он сам сдался первым встречным. Признания лились из него бурной рекой: да, подкуплен, явился с целью тайно сгубить Одиссея Лаэртида, а если удастся, и его благородного отца. Был вынужден согласиться на презренное дело, иначе пострадала бы семья. Но по здравому размышлению... предаю себя в руки... на коленях!.. да, заказчики – басилей Навплий и его сын Паламед.
Спустя неделю подсыл внезапно умер в мучениях. Якобы от заворота кишок. 'Отравлен, – бросила Эвриклея, мельком оглядев труп. – 'Сизифово зелье': отсрочка на месяц, реже – на два...' Папа молчал, а потом строго-настрого велел молчать и нам. Сказанное подсылом могло оказаться правдой, но могло и быть частью чужого замысла, ставящего целью вбить клин между Навплием и Лаэртом, между купцами и кораблями.
Что ж, мы прикусили языки.
Мир, дружба... для перевозки рабов требуется два десятка 'быков'? – пожалуйста, любезный родич!.. по прежним расценкам? – сколько угодно! Как будем считать вес таланта? по баб-ильски? по-эгински? по- эвбейски – хотя на хитроумной Эвбее с недавних пор талант на треть легче эгинского...
А-а, по рукам!
Что за счеты между родней?!
Впереди показались мостки причала. 'Падай! – за спиной и чуть справа орала ребятня. – Падай, ты убит!' Одиссей слез с конька и повел его под уздцы, приноравливаясь к движению Алкимовой тележки. Иногда рыжий жалел о наивном юноше, который два года назад сбежал на войну. В нынешние шестнадцать с четвертью тот юноша казался итакийскому наследнику идеалом чистоты.
...я-девятнадцатилетний тихо смеюсь на ночной террасе.
Зеленая звезда, посмейся и ты, прежде чем упасть за утесы.
Падай!.. ты убита.
Церемонию 'приятия под длань' Одиссей видел. И не раз.
Но проводить ее самому...
Кормчий Ламах, прозванный Тритоном, пришел с тремя кекрифалейскими кораблями и привел с собой полторы сотни людей. Говорят, славный кормчий. И люди у Ламаха-Тритона – вылитые пастухи. Доподлинные, просоленные насквозь. Разве что без серег, но это дело поправимое. Жаль, басилей Лаэрт никак не мог принять кормчего лично. Нездоровилось басилею. Ясное дело: если неделю питаться почти исключительно вином из дворцовых погребов! зато – в несусветных количествах!
А поди к нему сунься – самому не поздоровится!..
Кормчему лишнего сообщать не стали. Переговоры с обсуждением условий и 'сохранением лица' от имени хозяев провели Одиссей и дамат Алким. Ментор в это время был занят своим первым самостоятельным поручением: планами верфей на берегу Пагасейского залива, самой природой обустроенного для содержания большого флота.
Оставалось последнее: ритуал.
Тут дамат Алким ничем помочь не в силах: по праву и обязанности наследника... Рыжий прекрасно понимал: 'приятие' – не просто церемония, не просто установленный (кстати, кем? когда?!) порядок. Ибо после него, казалось, сама Ананка-Неотвратимость становилась благосклонней к 'принятым под длань' кораблям. Словно и впрямь незримая рука простиралась над мореходами, прикрывая от взглядов Кер- Обидчиц[51], злокозненных дочерей Ночи. У кормчих обострялось чутье: на попутный или встречный ветер, на близость бури, удачу или неудачу в предстоящем плаваньи.
Да и с 'пенным братством' отношения сразу становились куда теплее.
Конечно, любой дар имеет цену. Посему далеко не все моряки спешили под гостеприимную длань Лаэрта-Пирата; да не всех еще и брал под свою опеку переборчивый басилей...
Кормчий ждал.
Как и положено, на носовой полупалубе, преклонив колени (не перед отцом – перед ним, Одиссеем!); ждала на корме примолкшая команда.
А рыжий все никак не мог решиться.
Наследник? ну и что?! Ведь это должен делать отец! Это под Лаэртову длань переходит кормчий Ламах со своими кекрифалейцами. Вдруг ритуал в Одиссеевом исполнении окажется пустышкой? ветром в руках? ушами от мертвого осла?! – сколько ни пыжься, ни надувай щеки...
Слова – ерунда... слова он помнил.
Чайка сорвалась вниз, ухватив на лету кусок лепешки, брошенный с причала кем-то из зевак; и вдруг все стало просто.
