Папа справится.
Под конец нашего разговора с отцом, уже поднимаясь, чтобы идти спать, я кое-что припомнил.
– Папа, а тебе Геракл привет передавал. Как узнал, что ты живой, в пляс пустился.
– В пляс? – грустно улыбнулся отец. – Не забыл, значит. Не настолько он, выходит, безумен, как думают некоторые...
Я понял: теперь из отца лишнего слова клещами не вытянешь. Еще подумалось: хорошо бы по-новой съездить к Гераклу. Расспросить...
...Знать бы, что больше мне никогда не придется увидеть Геракла живым. И только за спиной временами – насмешкой, откровением или приглашением к протесту – будет звучать эхо низкого, сорванного безумием голоса:
'Это судьба. Она сильнее всех.'
А если не спешить отвечать, то можно еще расслышать затихающее в бездне дней:
'Живи долго, мальчик...'
Я вернусь.
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ: ПРЕКРАСНОЕ ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ
Строфа-I
Слишком много радости
...нет, нет, нет!..
Когда долго повторяешь слово, оно теряет смысл, становясь оборотнем: пустой набор звуков, вопль без значения. Кровь души; тень тела. Когда долго повторяешь, кричишь, хрипишь, выплевываешь сгустком крови одно-единственное слово, будь оно проклято – слово теряет смысл...
Но только не это.
Нет!!!
– ...не печальтесь, но радуйтесь!
Эхом былого, криком будущего, змеевласой Горгоной на пороге, окаменив сердца: 'Радуйтесь! Радуйтесь, гарпии вас побери!' Во всех святилищах Зевса-Тучегонителя, грозно сдвинувшего брови – ропотом дубовой листвы в Додоне, ржанием жертвенных коней в Олимпии, воплем прорицателей Идской пещеры на Крите – громом оракулов, впервые высказавшихся однозначно, как однозначна молния над головой:
– Радуйтесь! Сын мой любезный, герой, Истребитель Чудовищ...
...нет!
Во всех храмах Аполлона – зимней стаей рычит Волчье капище в Аргосе, захлебываются дурманом вещие пифии в Дельфах, чертят круги священные ястребы Делоса, раскинув над землей пестроту крыльев – единым приказом, как едины смерть и полет золотой стрелы Отпирающего Двери:
– Радуйтесь! Брат мой, Геракл Зевсид меж богов Олимпийских, как равный, смертию смерть поправ...
...Нет! ну нет же!..
Пожалуйста!
А папа третий день как запил. Никого не пускает. Разве что виночерпия с новой амфорой. Босой, всклокоченный, опухший от беспробудного пьянства, заперся в мегароне. Только и слышно изнутри:
– Радуюсь! Радуюсь!
И кувшином об стену – вдребезги.
Мама боится: угорит он там, спьяну...
В святых местах Геры-Волоокой – вороньим граем в Аргосе, чьи крепостные зубцы напоминают корону Владычицы, стоном мессенской кукушки, радугой павлиньих хвостов на побережье Ахайи, ибо приятны сии птицы великой богине, как приятен ей кровавый сок гранатов, растущих вокруг Самосского алтаря – шептанием старых жриц, звонкими гимнами юных послушниц, пророчеством мудрых сивилл:
– Радуйтесь! Нету отныне вражды меж Гераклом и Герой!.. Пасынка мачеха за руку вводит в чертоги Олимпа, улыбкой сияя...
НЕТ!!!
– Слыхали?
– А вы?! вы слыхали?!
– Сам! На костер!!! Хитон, говорят, рвал... кожу – до мяса!.. Отец, кричал! за что ты меня оставил! отец!..
– Отравленный хитон-то...
– С неба! колесница с неба! златая!
– Отец небесный, прими сына любимого в сонм бессмертных!..
– Жена повесилась, говорят. На поясе. Язык синий, глядеть страшно...
