Легко снять с себя вину. Это не я. Это лук. Боги. Случай. Судьба. Она сильнее всех.
Жаль, у меня плохо получается: врать.
Это я.
Одиссей, сын Лаэрта.
ЭПОД
Зеленая звезда бледнеет. Вот-вот растает льдинкой на жаре: ее время вышло. Скоро рассвет. И мое время тоже подходит к концу. Как кислое вино в кувшине: булькает на самом донышке. Чернота неба на востоке болезненно редеет, край купола становится грязно-серым; вскоре он застесняется, порозовеет, затем вспыхнет ослепительным золотом, впуская в мир сияние Гелиоса...
Рассвет медлит, но я чувствую его острое дыхание на своем лице. Осталось совсем немного. Нам с рассветом: самую малость. Я уже рядом, на пороге, я иду, спешу...
Почему-то это кажется очень важным: вернуться до рассвета.
Иначе будет поздно.
Мне надо торопиться.
...любимый Диомедов клич 'Бей вождей!' двуголосьем сливался с моим 'Бей рабов!', превращаясь в смутную дорогу, упавшую под ноги, чтобы там, в туманной дали, продлиться кощунственной ересью, вовсе потерять изначальный смысл, приобретя взамен...
Нет.
Это лучше оставить в покое. Забыть.
Я не помнил, что творилось в мегароне. Ничего. Очнулся снаружи, посреди двора. Возле резного, золоченого конуса из ясеня, посвященного Аполлону Дорожному. Что я тут делаю? Откуда на мне взялся сверкающий доспех? Когда я успел...
Эй, вы: почему вы все на меня так смотрите?
И почему, срывая глотку, я выкрикиваю полузабытый гимн гребцов, словно Одиссей, сын Лаэрта, еще в пути?!
В левой руке я до сих пор сжимал лук, а по бедру хлопал кожаный колчан. Рядом возник мой сын. Весь в крови: лицо, руки, нарядный хитон, надетый по случаю праздника, бронзовое лезвие меча... Это не его кровь. Это кровь, пролитая им. Телемах был счастлив. Светился от радости; смотрел на меня, как на живого бога, пытался что-то рассказать восторженной скороговоркой – но я не слышал слов.
Я смотрел на свой лук. Долго. Очень долго. Потом разжал пальцы, отбрасывая его прочь, как отбрасывают ядовитую гадину – и лук послушно исчез. Кажется, никто даже не обратил на это внимания. Колчан, оказавшийся битком набитым стрелами, я просто зашвырнул в угол двора. Одновременно с падением колчана на меня обрушились звуки, голоса, беспокойные выкрики. Я замотал головой и едва не оглох, когда над сумятицей взвился отчаянный вопль:
– Это не мой муж! Это бог, принявший облик Одиссея! Прочь!..
Пенелопа стояла на балконе. Как и другие, смотрела на меня. Но, перехватив мой ответный взгляд, вихрем сорвалась с места. Скрылась в гинекее.
Я смотрел ей вслед еще дольше, чем разглядывал лук.
Наконец разлепил спекшиеся губы. Не зная заранее: какие слова слетят с них.
– Они все мертвы?
Вопрос таил в сердцевине ответ-убийцу. И убийца не замедлил прийти.
– Все.
Ноги отказались держать меня.
Вторично я очнулся в волнах Океана. Потоки ледяной воды хлестали по лицу, и сперва подумалось невпопад: я ведь почти вернулся! почти! Там, на гиппагоге, в тумане, они же узнали меня! Аргус, Эвмей, Филойтий, мой сын... Несмотря на мои двадцать четыре года, признали в явившемся спасителе Одиссея, сына Лаэрта! Пускай сын никогда не видел отца, и для мальчика я был ожившей сказкой, героем, богом – но остальные?!
В седой пелене, под мерный плеск океанских волн, на какой-то миг я действительно вернулся. По- настоящему. Взаправду. Быть может, ступи я на Итаку открыто, не прячась под дурацкой личиной из шляпы, этолийского выговора и трижды разумного желания осмотреться, все случилось бы по-другому? Кто знает. Поздно сожалеть об утраченных возможностях. Поздно терзаться.
Но может быть, еще не поздно
Очередная волна ударила в лицо, вынудив закашляться. Я открыл глаза. Они были здесь, рядом, вокруг: Телемах, обеспокоенный филакиец, дамат Ментор, нянюшка, рябой Эвмей – и к нам спешил коровник Филойтий с очередным кувшином в руках, расплескивая на бегу колодезную воду.
– Довольно! Довольно, говорю вам!
Сколько кувшинов им понадобилось? Я был мокрый с головы до ног.
Тогда вместо воды полились слова. Реки, моря; океаны. Оказывается, полчаса назад я приказал повесить дюжину рабынь, которые успели родить от женихов. И еще что-то приказал. И еще. А трупы из мегарона вынесли наружу, зал спешно приводят в порядок, смывают кровь, окуривают серой...
