Внук Персея. Мой дедушка — Истребитель

— Давишь на жалость?

— Какая, в Тартар, жалость? Кто убьет меня, если не ты?

— Конечно, я убью тебя. И не надейся.

— Болван! — взорвался Косматый. — Чурбан безмозглый! Я берег тебя, как самоубийца — нож! Ты что, оглох? Я проиграл! Я…

— Ты выиграл. Погляди вокруг — я, Персей, возвожу тебе храмы. Заключаю мир, совершаю возлияния. Прошлое обезумело. Чего тебе еще надо для победы?

— Храмы? Снеси их до основания — я и пальцем не пошевелю! Да, прошлое изменилось. Но я, я-то остался прежним! Мне нужно на Олимп, брат мой, враг мой — и я никогда не взойду на Олимп! Убей меня, и я избавлюсь от страданий…

— Ты уже бог?

— Тебя это остановит?

— Нет.

Кривое лезвие отразило свет луны.

— Не здесь, — попросил Косматый. — В болотах Лерны.

— Ты хочешь убежать по дороге?

— Какой же ты все-таки твердолобый! Считай это моим последним желанием. И вот еще…

Он помолчал.

— Спасибо.

7

Ухабистая дорога осталась позади. С полпути они свернули в холмы. «Так короче», — бросил Косматый через плечо. Персей не возражал. Чем скорее они покончат с этим делом — тем лучше. Места, где Дионис вел своего убийцу, Персей знал. Вот сейчас тропа свернет влево, и откроется холм, чью макушку венчает древний алтарь Реи — груда замшелых камней. Пожалуй, холм — и тот забыл, когда здесь в последний раз приносились жертвы. Смутная громада проступила впереди. Персей напряг зрение. Он хорошо видел в темноте. Но сегодня ночь играла с Убийцей Горгоны в опасные игры. Мгла от земли до неба едва заметно светилась, словно море после заката. Скрадывала расстояния; смазывала контуры. Взгляд увязал в этой подлой, лживой мгле, как клинок в груде войлока.

— …моя мать. Дура! Представляешь, она потребовала от отца, чтоб он любил ее, как любит Геру. В облике Громовержца… А ведь уже была беременна мной! Хорошо, у отца хватило ума отказаться. И про бедро — это враки. Никуда Зевс меня не зашивал. Все было иначе… Твоя мать тоже дура? Мне кажется, отцу нравятся такие…

— Замолчи. Иначе мы не дойдем до Лерны.

На вершине, с трудом угадывавшейся во мраке, вспыхнул костер. Холм сделался ближе — рывком, как прыгнувшая жаба. Над алтарем склонились неясные фигуры, с жертвенника к небесам струился дым. Бледные пряди плели узор, складываясь в лицо — Рея, дочь Неба и Земли, сестра-супруга Времени; хранительница тайн, мать полей и морей, молнии и домашнего очага, цветения и увядания, рождения и смерти[108]; чрево, выносившее Старших Олимпийцев…

…чьи глаза следят за тобой, где б ты ни был.

Струйки дыма свились по-другому. Лик изменился, исполнившись жуткой, убийственной прелести. Локоны, обрамлявшие его, вились кублом милосских гадюк. Медуза Горгона, Грозная Владычица, дочь Форка и Кето, хозяев бури и пучины, сестра шестиглавой Сциллы, тетка одноглазого исполина Полифема; внучка Геи-Земли, племянница Реи, Матери Богов…

…чей взор обращал плоть в камень.

Метаморфозы длились. Змеи превратились в легкомысленные кудри, на щеках заиграли ямочки. Дрогнул в улыбке пухлый рот — женщина? Нет, юноша. Лишь взгляд остался прежним. Клубясь над холмом, в жертвенном дыму, как Зевс — в грозовой, беременной молниями туче, на путников смотрел Вакх-Дионис, сын Громовержца и Семелы-Фиванки, правнук войны и страсти[109]; внук Реи, Матери Богов, отправленный на восток за головой бабки…

…чей тирс превращал разум в ничто.

— …почему — Лерна?

— Там есть вход в Аид. Не думаю, что Гермий-Душеводитель явится проводить мою тень, умри я на берегу. Клятва есть клятва, и смерть ничего не меняет. Скитаться по земле безгласным призраком? Нет! Я сам, своей волей спущусь в подземное царство, и плюну в серую воду Леты. А если дойду до Тартара, то плюну и в черный исток Стикса! Когда в следующий раз Семье приспичит клясться, пусть в их клятвах сквозит привкус моего плевка…

Порыв ледяного, пахнущего кровью ветра отогнал дым прочь. Персей моргнул. Вершина была пуста. Не курился заброшенный алтарь, сгинули призраки. Лишь туман, цепляясь за сучья иссохшего можжевельника, медленно таял в воздухе; да мерцал на холме глаз циклопа — болотный огонек. Такие же огни мерцали на других холмах — циклопы сжимали кольцо.

И не было рядом жены, чтобы приказать им строить крепость.

Идущий впереди Дионис сменил облик. Юноша, каким он стал, до дрожи напоминал Кефала. Не зря, вспомнил Персей, внук при первой встрече принял фокидца за Косматого. Молодых людей отличал зыбкий налет женственности, от которого Дионис так и не смог избавиться.

Не смог — или не захотел?

Руки Косматого болтались плетями. Тирс, который он держал в правой, навершием волочился по земле. Шишка пинии дышала белым и янтарно-желтым. Впору было поверить, что тирс высекает из земли мед и молоко.

— …я — котел с безумием! Я киплю на огне, который не гаснет. Всякий, кто встанет рядом, будет ошпарен — враг, друг, возлюбленный… Меня таким создали! Замыслили и воплотили. Ты — оружие, и я — оружие! Но — счастливчик! — ты бьешь по своему выбору и разумению. А я бью, даже когда хочу обнять. И ты еще спрашиваешь, почему мне надоело жить? Почему меня пугает бессмертие?

— Спрашиваю.

— Скорее уж я должен спросить, почему тебе не надоело…