он ехать длинным путем? Ринулся бы к Крисейскому заливу, и по хлябям, топча пену гребней — к элейскому берегу…
«Я умер, — напоминает дед Пелопс. Багровое лицо отливает мертвенной синевой. Усмешка кривит рот. — Моя колесница стоит на крыше храма. А ты — проклятый…»
«Сам ты проклятый!» — бранится Амфитрион.
«Ага, — соглашается дед. — И я, и ты…»
Деда сменяет отец. Во сне Алкей не хром — могуч, твердо стоит на двух ногах. Отцовский взгляд пылает раздражением. «Я не исключаю, — напоминает старший из сыновей Персея, — что визит юных Пелопидов — хитроумная затея Пелопса. Пожертвовать внебрачным малышом, чтобы законые сыновья обосновались в Арголиде…»
Пелопс мертв, возражает Амфитрион.
«Сердце не выдержало? — размышляет отец. В голосе Алкея нет иронии. — Любимца прикончили, убийц очистили… Стариковское сердце — ниточка. Дерни, и порвешь. Но что, если я был прав? Вдруг Пелопс просто умер от старости? Втиснул Атрея с Фиестом в наши земли, посадил яблоньку, да не дождался плодов?»
«Отец, ты во всем видишь…»
«Я вижу во всем. Если Пелопидам отдали во владение Мидею — почему они сиднем сидят в Микенах? Почему не уезжают в дарованный удел?»
За отцом — море. От берега к горизонту — золотой всплеск. Вяжет по рукам и ногам, прорастает в жилы, в суставы. Вьется в мозгу блестящим волоском. Златой Дождь? Зевс напоминает потомкам, в каком облике он явился к Данае? Нет, море — вотчина Посейдона, Колебателя Земли. Зевс явился бы над морем, в туче-эгиде…
«Вставай, — ворчит Тритон. — Светает…»
Пора в дорогу.
Кафиатский камень. Родник в овраге так силен, что вода взмывает к небу. Брызги — горный хрусталь. Над оврагом — отвесная скала. Вокруг скалы — город Феней. На скале — фенейский акрополь. Укреплений, считай, нет. Зачем? Лишь безумец отважится штурмовать высоту. А город пусть горит, не жалко. Вокруг города — холмы. Между двумя ближайшими — стадион. Прямо на стадионе колесница ломается. С оси слетает колесо. Знак? Сердце болит. Знак? По коже — мурашки. Дрожат колени. Голова идет кругом.
Знак?!
Говорят, такое бывает, когда пройдешь по своей будущей могиле [48]. Еще говорят, что видели. Да, отряд молодых людей. Да, сердитых. Одеты дорого, сразу ясно — знатные люди. Мчались на восток, от границы с Аркадией. Конечно, здесь уже Элида. Восточная Элида, не сомневайтесь.
«Догнали,» — подмигивает Тритон.
Еще нет. Еще не догнали.
«Догоним, да…»
6
Угрюм берег Элиды. Меловые утесы — расшатанные зубы старца. У изножья плещет слюна прибоя. Заросли маквиса — неопрятная, серо-зеленая плесень. Выше торчат моховые шапки сосен. Песчаные проплешины, изломы скальных хребтов. Запах гниющих водорослей. Требовательные вопли чаек.
Чем здесь промышлять? Кого искать?
Разве что смерти.
Видимо, те, кто направлял сейчас одинокую ладью к берегу, думали так же. Край открытый, безмолвный. До ближайших утесов — семь-восемь стадий. Холмы, поросшие дроком и тамариском, еще дальше. В иных бухтах сыщется рыбацкий поселок, завалящая хибара, дымок от костра. Тут же ищи- свищи — ничего. Галька да песок, да валуны высотой по колено. Засаду не спрячешь. А побегут от холмов — мигом на борт, весла в руки.
И поминай, как звали.
Звали молодых людей, что высадились с ладьи, озираясь по сторонам — Хромий, Тиранн, Антиох, Херсидамант, Местор и Эвер. Это если по отдельности. Если в каждом видеть человека, подобного листьям в дубравах. Всех же вместе, скопом, звали просто: сыновья Птерелая Тафийца.
— Попомни мои слова: струсят!
— Приедут! Никуда не денутся!
— Они должны быть где-то рядом. Ты видишь кого-нибудь?
— Может, мы местом ошиблись?
— Место верное…
— Вот она, Триада: Клык слева, Палец справа. И Кронион — за холмами.
— Сухопутные крысы заблудились?
— Они в трех соснах…
— Вон они!
От холмов к берегу шли люди. Юноши, подобные тем, кто ждал их у кромки шипящего прибоя. Впрочем, имен было больше: Горгофон, Амфимах, Филоном, Номий, Лисином, Перилай, Анактор, Еврибий — и малыш Ликимний. Это если помнить, что каждого рожала мать. Знать, что судьбы всем наособицу спрядены. А подбей общий итог, и выйдет: сыновья Электриона Микенца.
— Их девять!
— Девятый — ублюдок. От рабыни.
— Ха! Побоялись ввосьмером — против нас шести!
— Сопляка взяли…
— Да хоть дюжина! Я этих сосунков…
Сыновья Птерелая впитывали шум волн за спиной, будто пьяница — вино. Море рядом, море на их стороне. По пути братья принесли жертву Посейдону, Черному Жеребцу. Прадед-Олимпиец поможет в битве, дарует победу! Сыновья Электриона остановились напротив. Старший, Горгофон, стащил с головы глухой конегривый шлем, утер пот со лба. Был похож на Арея-Губителя, стал похож на своего близнеца Амфимаха. Одно лицо, одна стать. Одна кривая ухмылка на двоих. По дороге братья принесли жертву Зевсу, Златому Дождю. Прадед-Олимпиец поддержит, осенит любимцев косматой эгидой! Младшие Электриониды обшаривали взглядами море. Не приплыли ли телебои с подмогой? С подлых пиратов станется! Сыновья Птерелая до рези в глазах всматривались в холмы. Вдруг движется отряд на помощь к микенцам? Подлость их хорошо известна…
Нет, не виднелось меж пологих волн паруса или чернобокого силуэта. Пусты были и холмы. Чужая нога медлила ступить на плоскую, как лепешка, отмель — место великой битвы, великой славы.
— Радуйтесь, псы мокрозадые!
— Пора вам сдохнуть!
— Радуемся, пожиратели дерьма!
— Заждались вас в Аиде!
— Уж не вы ли нас туда отправите, мальки лупоглазые?!
— Обосрётесь!
— Пуп треснет!
А ветер, громогласный аэд, слепой к прозе жизни, разносил брань далеко по округе, перекладывая ее на чеканный язык веков:
