зала на галерею, которая огибала школьный двор. Мы уселись как обычно на железные перила и слушали, болтая ногами, как Маджери Рэнкин играла на фортепьяно. Потом на перилах остались только Тод и Лилли. Тод имел на то свои причины, а Лилли просто заслушалась прекрасной игрой Маджери. Неожиданно Тод обнял Лилли за шею.
— Ну как насчет этого? — проговорил он.
— Ты о чем? — спросила девушка.
— Сама знаешь о чем, — улыбаясь, ответил Тод.
— Нет, не знаю.
— Перестань ломаться, — бросил Тод, он грубо стащил девушку с перил, облапил и попытался поцеловать. Мы как раз вернулись из зала и стали свидетелями завязавшейся борьбы. Было уже темно, но я разглядел, как Лилли пригнулась и бросилась на Тода, словно тигрица. Она вцепилась в его короткие волосы, потянула голову вниз за перила и сбросила Тода на землю. Все это произошло в один миг. Мы рассмеялись, но я заметил, что зубы Лилли зловеще блеснули.
— За что ты его? — спросили девочки.
— Просто так, — ответила Лилли, направляясь в зал.
Утром о происшествии узнала вся школа, а через день — и весь город. В пересудах больше доставалось Лилли, чем ее обидчику. Тода, хорошего парня и спортсмена, любили и уважали в Сент-Элене, а если он поссорился с Лилли, то не иначе как по ее вине. Обсуждая эту историю, кое-кто не преминул вспомнить семейство Стьюбек и беспризорное детство Лилли. Обычно над таким смешным, пустяковым столкновением двух подростков в городе позубоскалили бы, да и только, но речь шла о Лилли, а ее не щадили.
Случай с Филипом Энсти был совершенно иным, впрочем, для Лилли он закончился печально. Филип Энсти, тридцати с небольшим лет, преуспевающий агент по продаже недвижимости, выглядел точно так, как и должен был выглядеть красавчик отпрыск давным-давно захиревшего английского аристократического рода. Яркие голубые глаза выделялись на его мертвенно-бледном лице с прямым носом и хорошо вылепленными скулами. Это был хладнокровный, сдержанный человек, настоящий джентльмен, хотя и вынужденный поселиться в Австралии. Жена Энсти, австралийка, была старше его лет на восемь; он появился в городе десять лет назад и основал агентство по продаже недвижимости на деньги супруги. Некогда это была розовощекая блондинка с фигурой Венеры, но со временем лицо ее приобрело красный цвет, а тело — расплывчатые формы, приличествующие почтенной матроне. В Сент-Элене прекрасно знали, что Энсти срывал цветы удовольствия где только мог, и, став постарше, когда при мне говорить об этом уже не стеснялись, я слышал, будто он оказывал известное внимание дамам, которые состояли в счастливом браке, словно оправдывая тем самым собственную неверность. Но чаще ему приходилось отправляться в захолустье, где женщины много работали, чувствовали себя одиноко и были забыты мужьями. Поговаривали, что любой жене фермера грозила опасность, если Энсти заглядывал к ней по делам.
С женой Джонни Салливэна, владевшего цитрусовой плантацией под Нуахом, дело у Энсти зашло, пожалуй, слишком далеко. Обманутый муж задал ему трепку посреди главной улицы Сент-Элена и приказал неверной супруге убираться вон из дома. После этого Энсти стал героем сочных мужских шуточек, его благословляли на новые победы, хотя и считали простофилей из-за того, что он так глупо попался. Однако жена отнеслась к измене Энсти иначе: многие годы она сквозь пальцы смотрела на похождения своего супруга, а теперь решила с ним разойтись.
Кстати, в нашей семье оживленно обсуждали эту размолвку, потому что сначала миссис Энсти обратилась к отцу с просьбой заняться ее делом, а когда он отказал (так как не вел бракоразводных дел), уже сам Энсти попытался уговорить отца взять на себя его защиту и тоже получил отказ. Не знаю точно, может быть, на отца повлияли улики, представленные ему миссис Энсти, я склонен думать, что так оно и было, ибо на суде в соседнем Бендиго фигурировал дневник Филипа Энсти, найденный его супругой, в котором тот описывал свои многочисленные победы. Особенно гнусными были в дневнике те места (отец прямо-таки бушевал от ярости, когда газеты опубликовали их), где упоминалась Лилли.
Что касается Лилли, дневник не хвастал победами, а рассказывал лишь о замыслах сластолюбца. Описания вожделенных прелестей юной девушки были отвратительны, и местная пресса не рискнула опубликовать большую часть из них, но по судебным отчетам, появившимся в газетах, стало ясно: дневниковые заметки о пятнадцатилетней школьнице оказались столь непристойными, что судья Р.-Б. Мэтьюс даже прервал их оглашение на процессе.
Лилли была совершенно не виновата. Она писала в своей черной тетради, что ни разу не обменялась с Филипом Энсти даже словом, тем более что ей не нравилось, как он смотрел на нее. И все же вновь на нее пала тень. Каким образом эта пятнадцатилетняя девочка могла внушить столь грязные мысли и планы женатому мужчине?
Миссис Энсти получила развод, и в городе почти перестали судачить о женщинах, упомянутых в злополучном дневнике, но только не о Лилли. Более ранимая девочка не решалась бы поднять глаза, проходя по улицам после такого скандала, и многие ожидали увидеть Лилли смущенной и растерянной. Однако она вела себя по-прежнему и не обращала внимания ни на любопытные взгляды, ни на шепот позади себя. Если мужчины проявляли интерес к соблазнительной школьнице, она либо игнорировала их, либо глядела так грозно, что никто не осмеливался ни на пошлость, ни на искренний комплимент. Мисс Дэлглиш ничем не могла помочь своей воспитаннице, ибо враг был невидим, и хотя она, как и все друзья Лилли, возмущалась случившимся до глубины души, говорить об этом с девочкой не могла. Сам я ждал и надеялся, что Лилли сожжет дотла дом Филипа Энсти, но она не отомстила ему. Лилли уже стала взрослой.
Она обещала превратиться в очень интересную молодую женщину и казалась взрослее своих сверстниц. Лилли была самостоятельной девушкой, такой же упорной, волевой, такой же серьезной, неулыбчивой и загадочной, как и в детстве. И хотя Лилли быстро расцвела, она, казалось, не искала радостей, которые сулила девичья красота. Она уходила в школу и возвращалась прямо домой, будто ничто другое ее не интересовало; она прекрасно училась и часами просиживала в библиотеке мисс Дэлглиш за книгами и тетрадями. Почерк у нее остался детским — крупным, округлым и на первый взгляд говорил о простодушии обладательницы, но стоило вникнуть в написанное, как становилось ясно, что человек Лилли отнюдь не простой.
Но к чему она стремилась? Какие строила планы?
Об этом мы часто говорили друг с другом, но никогда не расспрашивали саму Лилли. Даже Дороти Мэлоун не пробовала узнать у подруги, что та собирается делать после учебы. Останется ли она в городе с мисс Дэлглиш или та пошлет ее в мельбурнский университет? Мы не сомневались в том, что Лилли блестяще сдаст выпускные экзамены, и почему бы ей тогда не поступить в университет — ведь мисс Дэлглиш считалась одной из самых богатых жительниц Сент-Элена и могла помочь своей воспитаннице. О сокровенных желаниях Лилли мы и не догадывались. Она хорошо училась и много работала просто потому, что была старательной по натуре. За этим не скрывалось ни определенных намерений, ни серьезных целей, поскольку никаких целей Лилли перед собой и не ставила.
Мы могли только предполагать, что происходило в доме пожилой леди, хотя и догадывались, что жизнь Лилли текла там размеренно, без осложнений. Каждое субботнее утро она выходила из больших ворот вместе с мисс Дэлглиш, и они молча направлялись в центр города. Лилли обычно несла покупки и лишь изредка обменивалась с пожилой леди несколькими словами, когда нужно было что-то решить. Мисс Дэлглиш указывала своей воспитаннице, какие платья ей следует носить и где купить новую одежду. До сих пор почти все для Лилли они приобретали в универсальном магазине мистера Уильямса, но теперь нередко заглядывали в магазин готового платья мисс Томпсон, считавшийся моднее и престижнее. Большую часть дня Лилли ходила в школьной форме, хотя ей шли нарядные и в то же время очень скромные платья, в которые одевала ее мисс Дэлглиш. Кстати, та, если и гордилась результатами своих усилий, то вида не показывала. Все это было само собой разумеющимся и не стоило внимания. Их жизнь в особняке по- прежнему была окутана тайной и оставалась для города загадкой.
Лилли вела себя вежливо и непринужденно с каждым, кто был приветлив с ней, но всегда оставалась сама по себе и ни с кем не заводила дружбы.
Она не любила много болтать и обычно лишь отвечала на вопросы собеседника. Лилли была довольно откровенна со мной, Дороти Мэлоун и даже кое с кем из учителей, которые теперь обращались с ней точно
