со взрослой, почти как с равной. Поэтому она никогда не чувствовала себя одинокой, отрезанной от других людей. Тем не менее между Лилли и нами всегда существовала невидимая граница, и, когда она возвращалась домой и закрывала за собой большие ворота, мы думали, что там, за глухими стенами, и протекала ее настоящая жизнь, жизнь, о которой мы очень мало знали.
Как-то я спросил у Дороти Мэлоун, ссорятся ли по-прежнему Лилли с мисс Дэлглиш.
— Право, не знаю, — ответила девушка.
Я был уверен: даже со мной Дороти не всегда стала бы обсуждать, что происходит в доме пожилой леди, но сейчас ее это тревожило, поэтому ей очень хотелось поболтать с кем-нибудь о подруге, и я, как их старый приятель, вполне мог рассчитывать на ее откровенность.
— Кажется, Лилли с мисс Дэлглиш нашли общий язык, — сообщила Дороти, — и больше не ссорятся. Но они убийственно равнодушны друг к другу, так было всегда, я знаю, только временами я спрашиваю себя, Кит, что ждет Лилли?
— А я, думаешь, не спрашиваю себя? Потому и решил с тобой поговорить.
— У них какие-то странные отношения, правда, посторонним это незаметно.
— Плохие?
— Кто их знает. Но когда я прихожу туда, меня не покидает ощущение, будто Лилли нуждается в защите, хотя вроде бы и незачем ее защищать. Просто я чувствую, что должна быть рядом с ней.
— Думаешь, мисс Дэлглиш донимает ее?
— Что ты! Конечно, все это только догадки; но, по-моему, Лилли живет какой-то своей жизнью, и вот эту ее жизнь я и должна оберегать, хотя ничего о ней не знаю. Я чувствую, что Лилли нужна моя поддержка.
— Ты же сказала, что они не ссорятся.
— Нет… я сказала, что не знаю. Кто из нас точно знает что-нибудь, Кит? Они как будто все время спорят, только молча. Ты сам увидишь.
Дороти Мэлоун слышала, что меня собираются пригласить в следующее воскресенье на чай к мисс Дэлглиш. Ей сказала об этом Лилли. Однако приглашение последовало вовсе не от Лилли. Мисс Дэлглиш позвонила моей маме и спросила, не смогу ли я прийти в воскресенье к ним на чай.
— В котором часу? — поинтересовалась мама, удивившись, почему обращаются к ней, а не ко мне.
— В пять.
Мама изумилась. Обычно в Австралии в это время устраивали званый обед, но мисс Дэлглиш скорее всего имела в виду «чай» по-английски.
— Я поговорю с Китом, — ответила мама, — если он соберется к вам, то скажет об этом Лилли.
— Нет, прошу вас, позвоните, пожалуйста, мне сами, — настаивала мисс Дэлглиш.
— Хорошо, — не возражала мама.
Она была поражена звонком мисс Дэлглиш, хотя ей льстило ее внимание. Мама спросила, почему это мисс Дэлглиш приглашает на чай именно меня.
— Потому что я вежливый, воспитанный мальчик и вид у меня такой, будто я только что вымыл лицо и руки, — пошутил я.
— Не смейся, Кит. Что произошло?
Я на мгновение задумался.
— По-моему, мисс Дэлглиш считает, что Лилли пора общаться с мальчиками ее возраста.
— Но почему мисс Дэлглиш позвонила мне?
— Наверное, боится, что Лилли не одобрит ее затею.
— Почему?
— Потому, что «чай» придумала мисс Дэлглиш, а не Лилли.
— Странно.
Мама позвонила мисс Дэлглиш и поблагодарила за приглашение, а в пятницу настал мой черед удивляться.
— Ты придешь к нам в воскресенье? — спросила меня Лилли.
— Да, — ответил я. — Меня пригласила мисс Дэлглиш.
— По моей просьбе, — сказала Лилли.
В воскресенье я надел свой лучший костюм, начистил ботинки, однако наотрез отказался от предложенного мамой букета роз. Я вошел в высокие ворота (левая створка была приоткрыта) и направился вверх по длинной дорожке между кустарником и цветами к парадному входу. Едва оказавшись по другую сторону ограды, я принялся настороженно оглядываться вокруг. Глухонемой Боб Эндрюс поддерживал сад в прекрасном состоянии: благоухали розы, кустились пышные хризантемы, рододендроны, клумбы пестрели разнообразными цветами, сбоку и сзади дома росли апельсиновые деревья, а рядом — персики, абрикосы, мандарины, сливы, грейпфруты. Возле самой ограды цвели страстоцветы и гранаты, их саженцы, насколько я помню, купила Лилли; обитель мисс Дэлглиш имела необычный вид, и я смотрел на нее как на архитектурное чудо. Это был крытый черепицей двухэтажный кирпичный особняк с окнами в свинцовом переплете на нижнем этаже (хотя для крыш в то время использовали в основном рифленое железо и почти все здания в городе строили из дерева); обширный сад выходил и на другую улицу, поэтому казалось, что у дома два фасада. Я постучал в дверь и услышал лай Тилли.
— Замолчи, Тилли, — прикрикнула девушка, открывая старую дубовую дверь.
— Здравствуй, Лилли, — проговорил я.
— Здравствуй, — ответила она. — Входи.
Лилли была в твидовой юбке и исландском джемпере — я знал, что он дорогой, но непонятно почему вдруг почувствовал себя слишком разодетым, хотя не мог же я прийти сюда без пиджака.
— Дороти уже здесь, — предупредила Лилли, однако я тут же забыл о ее подруге, потому что с увлечением принялся рассматривать залу, устланную коврами, где стояла одна из тех статуэток, о которых часто злословили в городе. Это была стройная обнаженная девушка, балансировавшая на валуне, будто вот-вот взлетит в небо, в порыве отчаяния она стиснула голову руками. Я едва не опрокинул ее, отпрянув от Тилли, который решил обнюхать мои блестящие ботинки и не переставал ворчать, пока Лилли опять не прикрикнула на него.
— К нам редко приходят гости, — пояснила девушка.
В зале стоял полумрак, поэтому рассмотреть ее было трудно, но все же я заметил вазу с цветами (потом разглядел, что она стоит на подставке из венецианского стекла) и три большие картины кисти неизвестных мастеров, о которых я знал лишь то, что это «постимпрессионизм», «абстракция» и «французская школа».
— Ничего особенного, — бросила Лилли, когда я задержался на минутку перед полотнами.
— А мне интересно, — тихо ответил я.
— Не теряй попусту время, — поторопила Лилли, и вместе с окончательно признавшим меня Тилли — он подпрыгнул к моей руке, ожидая ласкового шлепка, — мы вошли в комнату, которую я принял за гостиную.
Она была большая, квадратная, в дальнем конце стоял сервированный стол овальной формы, накрытый тонкой дамасской скатертью, на которой красовались китайский фарфоровый сервиз, десертные ножи, вазы с конфетами и пирожными.
Меблировку гостиной составляли также сервант, маленькие столики, кресла с подголовниками и высокие светильники — все из красного дерева. Две обнаженные девушки, из черного гранита, застывшие на скромных пьедесталах, дополняли убранство. На полу лежал шелковистый персидский ковер, а над камином висел большой написанный маслом портрет старого мистера Дэлглиша в сорочке со стоячим воротничком. Фотографии, картины и objets d'art[9] занимали стены; мне показалось, что вся гостиная напоминала викториано-эдуардинский салон в стиле «арнуво»[10].
— Добрый день, Кит, — поздоровалась пожилая леди.
— Добрый день, мисс Дэлглиш, — ответил я.
Французские каминные часы пробили пять.
— Ты пунктуален, — отметила мисс Дэлглиш, — и это просто замечательно для мальчика твоего
