Через час, измученный, он был на восточной окраине у своих.
— Где комбат? — спросил он часового — танкиста-безлошадника с автоматом.
— Здесь, товарищ гвардии лейтенант!
По ступенькам Юрий поднялся в разбитую квартиру. Майор, сняв сапоги, лежал на диване животом вниз и писал письмо.
— Малков! Жив, братец! Садись, рассказывай. Я решил немного отдохнуть. Сутки жаркие были. Только-только притихло. Лезли, негодяи, прямо сюда. — Он ткнул разутой ногой по направлению окна, где в обломках стекла отражались пожары на улице. — Но автоматчики, дьяволята!.. Твой друг Погудин!..
— Жив?
— Жи-ив. Чуть-чуть поцарапало. Пустяки. Ну, рассказывай про себя.
Никонов привстал, обнял его за талию. Юрий в изнеможении опустился рядом с ним на диван.
— Машину мою сожгли…
Никонов понимающе кивнул. Он почувствовал, что Юрий сейчас спросит о Соне. Когда человеку тяжело, он всегда думает о самом дорогом и близком. Но Юрий спросил:
— Экипаж мой здесь?
— Здесь, целы и невредимы. Доложили, что задание выполнено…
— Да… Ты сходи… Тут, через два дома мы госпиталь оборудовали. Там Соня… Тяжело ее…
— Что? — не усилие воли, а какая-то тяжесть, рухнувшая на плечи, заставила Юрия усидеть на месте.
Майор рассказал, что Соня поехала туда, где оборонялся Николай. Командир танка не знал, что она на машине, завязал бой, и ее придавило орудием немецкой «пантеры».
— Наверное, не выживет, — закончил он. — Надо бы срочно отвезти в тыл, но…
— Я пойду.
— Погоди, выпьем.
Юрий замотал головой.
— Я пойду… — он еле поднялся на ноги.
— Ну, иди, иди.
В коридоре уцелевшего дома, где лежали раненые, Юрий в темноте столкнулся с врачом.
— Где Потапова?
— Э-э! Лейтенант? Здравствуйте! Здесь, здесь, пойдемте. У меня специальное женское отделение оборудовано.
Спотыкаясь, Юрий едва поспевал за ним. Они вошли в комнату с зашторенными окнами. Светлела только кровать. Доктор принес свечу. Юрий подошел к Соне. На ее шее алела шелковая косынка, он не узнал ее и подумал, что это кровь. Почти прозрачная при слабом свете рука девушки лежала на лбу, будто она откидывала непослушные волосы. Веки ее стали темными, глаза полузакрылись, словно она щурила их, как это делает Николай.
Навалясь грудью на спинку кровати, Юрий долго с горечью глядел на девушку. Врач взял его за локоть, чтобы увести обратно. Кое-как оторвав Юрия от спинки кровати, он выпроводил его:
— Пойдемте-ка ко мне. Вы устали. Я дам вам чудесное лекарство. Выпьете — и заснете, как убитый.
Противник прекратил контратаки: слишком сильным был на него нажим войск, которые продвигались общим фронтом к городу, где оборонялись гвардейцы-танкисты.
Раны Николая оказались не опасными. В прошлый раз, в шестидневном бою, ему осколком чуть разрезало мускул на ноге немного повыше колена. Сейчас в нескольких местах гранатой сорвало кожу на боку. Три осколка у него вытащили в медсанвзводе, когда он привез туда Соню. Остальные пока не мешали. Николай и не помышлял о госпитале.
Он отправился в штаб — выяснить, какова обстановка вокруг города. Втайне он надеялся как-нибудь устроить, чтобы срочно отвезти в тыл Соню.
— Ба! — увидал его капитан Фомин. — А я сейчас был в твоем взводе. Мне сказали, что ты ранен и поехал перевязываться. Я уж стал изобретать, кого посоветовать комбату поставить вместо тебя. Садись, посиди. Больше сегодня драки не будет.
— Товарищ гвардии капитан, — начал Николай. — Никто из политотдела или из офицеров связи в тыл не едет?
— Какой там тыл? Наши еще в пяти километрах, на дорогах везде немчура. Тебе зачем?
— Надо раненого срочно перебросить.
— Пожалуй, ничего не сделаешь. А кого это?
— Сержанта Потапову…
— Ну, ну, мне Малков говорил уже…
— Как? Юрий? Он жив? Не ранен? Но я сам видел, как эсэсовцы добили его раненого.
— Так то — Семенова. А Малков жи-ив и цел, — успокоил Фомин. — Он переживал за эти сутки: дважды из подожженной, машины выскакивал. Второй раз еле добрался до своих, а тут еще Потапову тяжело ранило.
— Семенова жалко…
— Всех жалко, — подтвердил капитан.
— А где же Малков?
— Спит в медсанвзводе. Доктор ему снотворного дал. Хорошая, говорят, штука: после переутомления или нервного потрясения примешь порошок, проспишься — и снова свежий, как огурчик.
Николай думал: что же будет с Соней? Самым худшим для него было такое состояние, когда ничего нельзя предпринять. Сжав руки на поясе, он хмурился и стискивал зубы так, что подергивались скулы. Лицо было бледным, губы кривились, а в усталых глазах сквозила злость.
— Неужели ничего нельзя придумать? — с укором спросил он.
Капитан смерил его взглядом:
— Крови ты много потерял. Шел бы в медсанвзвод, принял этого успокоительного да полежал.
Сизое утро обещало погожий день. Над городом застрекотал связной самолет «удочка». Скоро в штаб принесли горы писем, и Николай начал искать свои.
— Тяжело раненые есть? — спрашивал летчик у начальника штаба.
Николай схватил его за рукав:
— Есть одна… в живот.
— Потапову уже увезли, — заметил кто-то из перебиравших письма.
— Куда?
Ему не ответили.
Николай бросился в дом, где помещались раненые. В темноте коридора он безошибочно нашел комнату, в которой лежала Соня. Сорвал маскировочные шторы, и в окна глянуло солнце, еще холодное и слабое. Кровать была пуста. Во всем доме никого не было: раненых перевезли в другое место. Николай побежал искать санчасть, чтобы расспросить, что с Соней и где она. На улице его обогнал и остановился у полуразрушенного дома немецкий бронетранспортер. На антенне болтался красный шелковый лоскут.
За рулем сидел механик Ситников. Его широкая физиономия была черна от копоти, как танковый шлем. Сверкнув в улыбке зубами, он приветствовал Николая. На крыльце показался майор Никонов:
— Ну, как, безлошадник? — спросил он Ситникова.
— Все в порядке, товарищ гвардии майор.
— Да выключи ты эту трофейную музыку, ни черта не слышно.
Ситников заглушил мотор и вылез из машины через борт, не открывая дверцу.
— Прямо в госпиталь доставили, товарищ майор. Немцы пропустили, даже козыряли нам. А там наши артиллеристы чуть не стукнули. Ладно, вот это под руку попалось. — Он сорвал с антенны алую косынку Сони и помахал ею над головой.
— Ну как она, выживет? — спросил майор.
— Вы-ыживет, — убежденно протянул водитель.
Майор пошарил в карманах свою трубку, вспомнил, что она осталась в доме, повернулся и увидел
