велели нам оставаться под прикрытием казарменного здания. Прямо на наших глазах кто-то обстреливал часть по периметру, причем очевидно используя артиллерию. Из окна я увидел, как взлетел на воздух деревянный ящик караульной будки. Дежурный, впрочем, уже давно успел сбежать и где-то залечь.
Мы все тоже залегли. И вовремя – стекла в казарме начали вылетать уже одно за другим. Никто не понимал, что происходит. Всем было страшно.
– Америка по Югославии промазала! – предположил кто-то из хохлов.
И кто-то даже поверил.
Позднее выяснилось, что на складе боеприпасов начался пожар. Потушить его сразу не успели, а после пожарные расчеты уже не рисковали приближаться к такого рода очагу возгорания.
Расследовать происшествие приехала комиссия минобороны, сопровождаемая тремя представителями СБУ – службы безопасности Украины. Солдат поочередно вызывали на беседу.
Фамилия эсбэушника, которому достался я, была Пономаренко. Был он старше меня лет на пять, но уже капитан, ну и первый в моей жизни представитель этой зловещей конторы. Раньше я с ними никогда не сталкивался.
Мне когда-то казалось, что все чекисты должны быть похожи на Штирлица. Во всяком случае, других ассоциаций у меня не возникало. Но капитан оказался угрюмым краснорожим жлобом, сканирующим окружающих узкими щелочками глаз. К тому же он явно был со страшного бодуна, и перегарищем разило от него так, что у меня только что не щипало в носу.
– Звание, фамилия? – буркнул он по-русски почти без акцента.
– Младший сержант Репин.
– Инициалы?
– Илья Ильич.
– Гля! А был бы Ефимыч, то был бы как великий украинский художник.
– Русский, – вырвалось у меня.
– Что-что? – поднял он правую бровь.
– Я говорю, что Илья Ефимыч Репин был великим русским художником.
– А как же картина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»?
– Репин написал ее в Екатеринодаре, – парировал я. – Еще точнее, в станице Пашковской. Ему позировали местные жители. Есть свидетельства.
– Умный, значит, – недобро констатировал эсбэушник.
– Никак нет, товарищ капитан. Просто интересовался биографией однофамильца.
– А вот скажи мне, умный: ты ведь русский, да?
– Русский.
– Украину не любишь? Да? – Ну и вопросы у этого капитана.
– Если вопрос касается моих личных предпочтений, то ответ скорее положительный: люблю! – отрапортовал я.
– Скорее положительный, – покачал головой Пономаренко и вдруг, выпучив глаза, надсадно заорал: – Упор лежа принять!
Я автоматически рухнул на пол.
– Делай раз! – я коснулся подбородком пола и завис.
Команда «делай два» последовала не скоро. Гонял он меня долго и основательно. Изредка тупо задавал один и тот же вопрос: кто поджег склад? Ответить ему было нечего – ведь я и понятия не имел, кто его поджег.
– Я тебя загоняю, говно, – флегматично бурчал эсбэушник. – Делай два!
Я молча выполнял команду, отчетливо слыша характерный звон стекла. Такой бывает, когда горлышком бутылки или графина задевают край стопки.
– До смерти загоняю, – словно беседуя сам с собою, бубнил сверху спецслужбист. – Забудешь, как мать родную зовут. Зато про склады все вспомнишь. Я тебя научу Украину любить.
Резко пахло водкой. Особист кряхтел, выдыхая. Минут через десять скомандовал:
– Встать! Смирно!
Руки-ноги затекли, слегка подташнивало.
– Крепкий хлопец, – с фальшивой уважительностью продолжал эсбэушник. – Присаживайся вон на стул.
Он налил в стопку водки и подвинул мне:
– Пей, солдат.
Выпив, я тут же приятно поплыл. А после предложенной Пономаренко сигареты с фильтром так и вообще почувствовал себя на седьмом небе. Почаще бы так отжиматься.
– Про поджог склада точно ничего не слышал?
– Нет, – покачал я головой. – Ничего похожего.
– Пшел, – угрюмо буркнул капитан.
Остаток срока дослуживал я в Белой Церкви. В новой части было получше. Да и то – все- таки почти Киев, не заброшенная степь. Утомительной идиотской уставщиной меня, как старослужащего, не особенно обременяли. К тому же основное время я все равно проводил в элитном поселке, где строил кому- то очередной особняк. Солдаты, умевшие работать, здесь ценились больше, чем умевшие стрелять.
После дембеля я поехал домой на электричке, и через час с небольшим был уже дома.
В электричке я подвел итоги. За время службы я научился: мешать раствор, класть кирпич и шлакоблоки, пить водку, воровать топливо. То есть, время прошло с пользой.
VIII
Киев встретил меня потрясающей погодой. За время моего отсутствия город заметно изменился. Стало больше вывесок и рекламных щитов на украинской мове. Воздух был как-то особенно наэлектризован.
Мне же было не до мовы. Передо мной стоял вопрос: чем себя занять и вообще – как жить дальше? Я мог предпринять еще одну попытку стать полноценным участником социума – восстановиться в университете. Но эта возможность отчего-то не манила. Перед глазами как живой возникал образ профессора Пацюка. Да и доучивавшиеся приятели рассказывали, что хохлонауки стало ощутимо больше, да и не особенно-то нужны сейчас стране выпускники высших учебных заведений. Попросту потому, что предложить им страна ничего не могла.
Я плюнул и окончательно простился с этой идеей.
С работой в столице дело тоже обстояло неважнецки. Хотя официально считалось, что недавний российский дефолт Украины не коснулся, местная экономика находилась в полной заднице, равно как и частный бизнес. Рабочие руки, как я успел убедиться за месяц с небольшим, тоже никому не требовались. А служить охранником меня отчего-то не тянуло. Такой вот я привередливый.
Как-то в День победы, девятого мая, я оказался в центре города. День был теплый, и мне хотелось пошататься по Крещатику, выпить пива и проникнуться всеобщим праздничным настроением.
Неподалеку от пересечения с Майданом я увидел толпу.
– Если бы не Россия, – горланил с трибуны какой-то сивоусый дед, – Украина гораздо раньше смогла бы стать независимым демократическим государством. Были бы достигнуты соглашения с Гитлером! Украинцам жизненно необходимо объединяться и противостоять кровавым москальским угнетателям!
Внимавшая маразматику толпа не была агрессивной. Пенсионеры в пиджаках и шляпах. Работяги-хохлы средних лет. Из молодежи – несколько ботаников в толпе да трое парней в камуфляже у трибуны.
В одном из них я неожиданно идентифицировал тощую, долговязую фигуру бывшего одноклассника Генки Шлюпкина – в школе я его, было дело, несколько раз поколачивал, но вообще он создавал впечатление нормального парня. Интересно, что он делает среди этой мерзопакости?
Тем более, что Шлюпкину, по-видимому, было как-то не по себе. Лицо его какое-то озадаченное и сосредоточенное, глаза бега ли и непрестанно щурились. Такое бывает у не самых смелых ребят перед дракой. Генка словно готовился, что сейчас его будут бить.
Камуфляж на моем полудохлом однокласснике смотрелся нелепо и был явно не по размеру. К тому же ему не хватало какой-то стати, которая возможна только у людей, служивших в армии – камуфляж, как
