Александров, сидевший рядом с Танеевым, испуганно взглянул на соседа. По щекам Сергея Ивановича катились крупные слезы.
— Это гениально! — дрогнувшим голосом пробормотал он и, вдруг смутившись, отвернулся и глубоко, отрывисто кашлянул в платок.
Но до Рахманинова эти слова, такие непривычные в устах Танеева, дошли много лет спустя, когда его учитель давно лежал в могиле.
Однажды в Петербурге некий язвительный критикан модернистского толка с ехидной усмешкой обратился к неистово хлопающему темноглазому студенту:
— Как вы можете аплодировать этой сахарной водичке?.. Ведь она скоро умрет!..
— Нет, — запальчиво отрезал студент Юрий Шапорин. — Вы заблуждаетесь. Она переживет и вас, и меня, и еще многие поколения после нас.
В артистической из водоворота окружавших Рахманинова лиц выглянуло бледное, взволнованное лицо доктора Даля. Присущая последнему выдержка на этот раз ему изменила.
— Ваш концерт… — начал он.
— Нет, — перебил Рахманинов с улыбкой, — не мой, а ваш…
Он увлек гостя в глубину комнаты и вынул из портфеля первый авторский экземпляр клавира, только что вышедшего из печати. На обложке стояло:
«С. Рахманинов. Концерт. До-минор. Посвящаю Н.В. Далю».
Во втором отделении впервые исполнена была кантата «Весна». Допьяна напоила в тот вечер музыка Рахманинова жаждущие души! И концерт и кантата прозвучали на едином дыхании гимном грядущей весне. Словно треснул, раздался где-то многовековой лед. Двинулась еще невидимая громада.
Давно опустел зал, погасли огни у подъезда. Но многим казалось, что торжествующий напев идет вслед за ними по улицам Москвы, сметая с проводов и деревьев жалкий легковесный мартовский снег, последние потуги обреченной на гибель зимы.
На пути к свадьбе стояло немало преград. Брак между двоюродными братом и сестрой мог состояться лишь с «высочайшего соизволения». Мало того — Сергей наотрез отказался идти к исповеди, а без формального свидетельства об этом обряде ни один священник не рискнул бы венчать. Выход из тупика нашла Мария Аркадьевна Трубникова. Будучи лично знакома с отцом писателя Амфитеатрова, настоятелем Архангельского собора, она знала его как умного, доброго и разносторонне образованного человека. Она убедила Сергея пойти к нему для беседы.
О чем беседовал композитор с отцом Валентином (едва ли об отпущении грехов!), осталось в тайне. Однако он вернулся веселым. Царское же «соизволение» было получено задним числом уже после свадьбы.
Свадьбу назначили на конец апреля.
По дороге из Петербурга Сергей заехал к бабушке Бутаковой. В этой встрече на пороге неведомой жизни был скрытый глубокий смысл, нежная теплота и щемящая горькая жалость. Погруженный в себя, в свои личные горести и неудачи, он мало думал о ней. А ведь она только им и жила.
В Чудове снова, как когда-то, пришлось два часа ждать курьерского поезда. День шел к вечеру. Над горизонтом, сторожа ветреный закат, висели багряные облака. В воздухе вился мелкий снег. В поднебесье кричали невидимые журавли.
Его не покидало чувство, что вот могучая полноводная река уносит его, кружа, как щелку. Куда?..
Хотелось остановиться на минуту, оглянуться, подумать.
Но передышки не было. Часто он про себя повторял смешную ребячью присказку, которой в детстве его выучила Ульяша:
Да, темны, неподвижны, загадочны, синели на горизонте Леса его родного края. Он вглядывался в его полустертые временем черты и больше не узнавал.
В начале апреля Рахманинов один выехал в Ивановку.
За две недели, которыми он располагал, Сергей обещал написать двенадцать романсов для Карла Гутхейля, а последний — уплатить музыканту три с половиной тысячи рублей, в которых тот очень нуждался для предстоящей поездки за границу.
В первые дни он никак не мог привыкнуть к тишине пустых комнат ивановского дома, где без помехи гулял довольно едкий сквознячок.
В саду, раздвигая сухие побурелые листья, поднимались навстречу солнцу зеленые стрелки йод- снежников.
Один за другим композитор создавал романсы. Не, все, разумеется, романсы были равноценными. Но были в их числе и «Отрывок из Мюссе», и «Здесь хорошо», и, наконец, «Сирень». Та «Сирень», что позднее стала чуть ли не символом лирики Рахманинова, чьи отголоски рассеяны без числа по страницам клавиров и партитур. Сколько юных сердец она одарила! Сколько уст повторяли заветные нежные слова:
В день его отъезда на зеленых, обрызганных росой ветвях уже раскрывались нежно-фиолетовые ротики бутонов…
За два дня до свадьбы поздно вечером пришли Зилоти и Брандуков. Визит был деловой. Оба были приглашены шаферами. Но Анатолий Андреевич, по всегдашней рассеянности, принес виолончель, свою драгоценную «Мантаньяно».
Все в доме буквально падали от усталости. Тетушка проворчала: «Нашли время!» Но музыка оказалась сильнее. Зилоти сел за рояль, а теплый могучий голос виолончели пошел бродить из комнаты в комнату. Чего только не вспомнилось за эту ночь!
Единственная свеча горела на пюпитре у Брандукова.
Наташа и Соня сидели, обнявшись, в огромном старом кресле. Сергей — на бухарском ковре, обхватив руками длинные колени. Рядом на скамеечке загрустила о чем-то Марина, О времени как бы
