было различить почерк ее отца…
– Если бы вы не спасли альбом, – вздохнула она, – у меня бы ничегошеньки не осталось.
– Я иду в полицию! – решил Мишель. – Но этот тип, надо сказать, не дурак! Надо же придумать такое – припорошить камин пылью. Ничего, мы до него еще доберемся!
Николь с трудом оторвалась от своих мыслей.
– Я бы все отдала, только бы выяснить, кто жег эти бумаги.
Даниель, близнецы и девушка повернули обратно в «Маргийери», а Мишель отправился в полицию– давать новые показания.
– Все, что вы говорите, замечательно, – заключил бригадир, когда Мишель окончил рассказ, – но что это, по сути, меняет? У семейства Бури имеется лодка. Почему бы им не переправиться через канал и не сжечь компрометирующие бумаги в камине на ферме Нюма? Следователя, естественно, я в известность поставлю, но не думаю, что ваше свидетельство повлияет на его точку зрения.
Мишель чувствовал, как в нем закипает раздражение. Уже двадцать с лишним минут он торчал в кабинете бригадира и все это время из кожи лез вон, чтобы его убедить. И что толку!
– Прислушайтесь лучше к моему совету. Выкиньте вы эту историю из головы. Мы с ней сами прекрасно справимся. Пока Бури не признался, но не сегодня-завтра это произойдет, вот увидите.
Мишель понял, что настаивать бесполезно. Его взяла такая досада, что он даже забыл рассказать об альбоме. В самом начале беседы он вскользь упоминал о нем, но жандарм, очевидно, истолковал его слова в том духе, что коллекция открыток тоже сгорела.
Мальчик вышел из жандармерии в препаршивейшем настроении. До этого визита у него еще теплилась надежда на то, что его вмешательство изменит судьбу Эрнеста Бури, – но ничего подобного!
– Остается только одно – искать настоящего грабителя, – сказал он себе. – Если будет доказано, что этот грабитель виновен еще и в наезде на мотоциклиста, Эрнест Бури моментально окажется вне подозрений.
Едва вернувшись в «Маргийери», где его поджидали друзья, Мишель оказался в центре всеобщего внимания.
– Ну, выкладывай, что там у тебя! – торопил Даниель.
– Убедил бригадира? – спросила Николь.
– Увы! Боюсь, что нет!
И Мишель рассказал о беседе с жандармом и о тех выводах, которые сделал после нее.
– Ты рассчитываешь отыскать настоящего преступника? – переспросила Николь. – Но каким образом?
Мишель обреченно развел руками.
– В том-то и загвоздка.
Вскоре Николь собралась домой; Мишель отправился проводить ее до калитки. Он хотел кое-что уточнить.
– Прости за нескромность, но меня удивляет одна вещь в поведении твоего дяди…
– По-моему, я догадываюсь, о чем ты, – ответила девушка. – Я сама хотела тебе все рассказать. Ты имеешь в виду открытку, которую он так мне и не передал, верно?
– Да, причем в тот же день он интересовался у нас открытками на продажу.
Николь смутилась, и Мишель пожалел о своей бестактности.
– Я прекрасно понимаю, что, наверное, кажусь вам странной. Господин Рамадон – мой родной дядя, брат моей матери и мой законный опекун. Он поступил весьма благородно, взяв на себя эти обязанности после смерти отца – мне тогда было три или четыре года. Только исполняет он их, как бы это сказать… не особо себя утруждая. До самого последнего момента он не хотел, чтобы я жила у него. Сначала я воспитывалась у кормилицы, потом он отдал меня в интернат, надо заметить, очень даже неплохой. Каникулы я проводила в лагере. Он отделывался от меня всеми возможными способами. Я ведь в Корби впервые.
Мишель понимал горечь девушки. Как и все дети, она нуждалась в семейном очаге, в нежности и любви. А у господина Рамадона было довольно узкое представление о своем долге; в каком-то смысле он палец о палец не ударил для племянницы. Дядя Николь сделался еще более неприятен Мишелю.
– Мне порой приходило в голову, а не двигал ли им обычный расчет. По-моему, отец был человеком далеко не бедным… это многое бы разъяснило. Признаться, у меня даже мелькала мысль, что ограбление подстроено им намеренно, чтобы уничтожить важные для меня документы.
Мишель просто онемел от изумления. Заметив это, девушка покраснела.
– Зря я так разоткровенничалась, – вздохнула она, – просто как-то нечаянно вырвалось. Забудь, пожалуйста, все, что я тут наговорила.
– Можешь положиться на мою скромность, – заверил ее Мишель.
Николь Марнье вскоре ушла. Выглядела она все такой же подавленной. А Мишель вернулся в сарай; в голове у него бродили самые причудливые мысли.
Больше всего его смущало, что господин Рама-дон, выказав интерес к открыткам, ни слова не сказал об этом племяннице. Это только подтверждало ее подозрения. А почему он не заявил о пропаже альбома? Разве это не улика, о которой ему вроде бы следовало поставить в известность полицию?
Мишель раздумывал обо всем этом, когда заметил, что к сараю приближается высокий худой мужчина, которого он после минутного замешательства узнал.
