— Покажи.
Я сняла кольцо с пальца и протянула его Джулии. Она сжала его в руке и как бы проверила его вес.
— Красивое и необычное кольцо, — сказала Джулия. Я обратила ее внимание на печатку. Она стояла у окна, а я заглядывала через ее плечо.
— Да, Юпитер снова начал свои странные превращения. Смотри, не потеряй кольцо. Тебе нужно носить его всегда.
Я показала его Джеральдине.
— Что этот селезень делает с девушкой? — поинтересовалась она.
— Это лебедь, — терпеливо объяснила я ей. — Юпитер превратился в лебедя, чтобы прийти к Леде…
Чтобы лучше рассмотреть кольцо, Джеральдина надела очки.
— Бог мой, да они развлекаются! — воскликнула она и добавила, обращаясь к Джулии: — Мне кажется, твой дорогой братец напрасно морочит ей голову.
— Я так не считаю, — ответила Джулия. — Я предпочитаю, чтобы она носила это кольцо, нежели дешевый браслет с надписью «Поцелуй меня!» из блестящих стекляшек!
Когда мы с Джулией в первый раз начали говорить о любви, мы не спали всю ночь. Она лежала в кровати, обложенная со всех сторон своими кружевными подушками. Она отдала мне валик, чтобы я могла откинуться на него, и закутала в кашемировые шали, дабы я не замерзла. Пока мы разговаривали, она подпиливала и полировала ногти серебряной пилочкой, чистила их маленькой щеточкой с натянутым на нее кусочком замши. Мне хотелось дождаться рассвета, мне было так интересно не спать всю ночь, поэтому я продолжала задавать вопросы, не давая ей уснуть.
— У тебя было много мужчин? — начала я.
— Иногда мне кажется, что их было слишком много, а иногда я думаю, что так и не встретила ни одного стоящего…
— Никого?
— Да, того, с кем бы я хотела прожить всю жизнь.
— Любовь всей жизни?
— Нет, — ответила Джулия. — Любовь всей жизни — это что-то совершенно иное. Я имела в виду того, с кем мне было бы не противно жить вместе.
— Значит, это не Тревор, — у меня отлегло от сердца.
— На Тревора можно положиться, он — надежный. Это весьма важно.
— А кто был самым-самым всей твоей жизни? — спросила я.
— О, — произнесла Джулия и взяла белый карандаш из серебряного футляра, лежавшего на столике подле постели. — Когда мне было двадцать два, я была влюблена, и все мои друзья тоже были влюблены, хотя бы по разу. А сейчас мне уже сорок, но я так ни в кого больше и не влюбилась, хотя полагала, что это может случиться со мной не один раз.
Я вдруг увидела, как истончилась кожа у нее под глазами и как она покрывается морщинками, когда Джулия наклонилась вперед.
— Но разве ты хочешь изменить свою жизнь? — продолжала я. — У тебя интересная работа, дом и друзья, а еще мой отец в Париже и я, и это все твоя жизнь.
— Ты хочешь сказать, что мне уже больше ничего не нужно?
— Ты мне кажешься идеальной, — прошептала я.
— Я не слишком в этом уверена, — сказала Джулия. — Тебе пора спать.
— Нет, пожалуйста, поговорим еще. Расскажи о моей матери.
— Твоя мать, — говоря это, Джулия подняла глаза и произнесла скороговоркой: — Твоя мать была француженка и очень хорошенькая, и она умерла при твоем рождении.
— И все?
— Да!
— Почему ты не живешь в Париже?
— Париж… — протянула она. — Он замедляет время и ускоряет рост. В этом городе люди портятся, в особенности американцы.
— Поговорим еще о любви.
— Потом, когда ты повзрослеешь. Скоро уже взойдет солнце.
— Хочется посмотреть, как оно всходит, — упрямилась я.
— Ты знаешь, — она положила голову на подушку и закрыла глаза, — в Индии есть пословица: «Солнце взойдет только потому, что пять миллионов женщин молят каждое утро, чтобы взошло солнце».
— Но оно все равно взойдет.
— Может, они потому и просят, что уверены обязательно получить…
— Как глупо, — заметила я.
— Вот уж нет. Это высшая мудрость!
Мне так хотелось, чтобы Джулию любили. Она была великолепна, но мне хотелось, чтобы у нее все было прекрасно, чтобы дни несли ей радость, чтобы я была уверена: у нее есть необходимость быть красивой и обаятельной. Я следила за глазами ее гостей, чтобы узнать — любят ли они ее. Я читала ее письма, когда никого не было дома, чтобы узнать, нет ли там любовных посланий. Чтобы узнать, что пишет мужчина, когда он влюблен. Все, что я нашла, только сухие записки от Тревора.
Я также нашла несколько листочков со стихами, неизвестно кем написанными.
Она приезжала в Париж несколько раз в год, и мы шли развлекаться: отец, Мишель, Джулия и я.
Отец и Джулия шли перед нами, обняв друг друга за талию, как влюбленные. Я следовала за ними с Мишелем, чувствуя себя их жалким повторением, имитацией. Я изо всех сил старалась сесть с ней рядом за обедом, проходить через двери вместе с ней, хотела, чтобы она сначала заходила в мою комнату, когда приезжала погостить у нас. Когда мне это удавалось, я старалась держать ее за руку, чтобы знать, что она больше принадлежит мне, чем отцу.
— Посмотри на них, — заметил Мишель, когда они шли перед нами, — можно подумать, что они близнецы. Райские близнецы.
Я напомнила ему, что отец на два года старше Джулии.
— Никто из них так и не вырос, — заметил Мишель, у которого было больше седых волос, чем у отца.
Когда Джулия была в Париже — это был праздник. Мы торжественно ходили в лучшие рестораны. Иногда с нами ходили Джорджи и Алексис. Они так странно смотрели на Джулию, как будто помнили нечто особенное, связанное с ней.
Мне исполнилось семнадцать, потом восемнадцать, у меня появились кавалеры. Иногда они приходили пообедать к нам с отцом и Мишелем, если они говорили по-английски и если, как говорил Мишель, понимали, как вести цивилизованную беседу.
— Почему бы тебе не пригласить Филиппа или Жана, чтобы они провели с нами время и познакомились с Джулией? — спросил меня как-то отец.
Я знала, что не хочу знакомить ее с теми молодыми людьми, которые ухаживали за мной. Я не могла ничего объяснить, просто не желала этого…
В Лондоне для девушек моего возраста устраивались специальные танцы. На них ходили незнакомые мне дочери друзей Джулии.
— Тебе следует вести нормальную светскую жизнь, я помогу тебе, — заявила Джулия.
Она показала мне свои вечерние туалеты, воздушные волны тюля, переливающийся атлас. Я гладила платья и представляла себе, что на каждый танец меня будет приглашать сказочный принц, но этого не случилось. Джулия объяснила, что для того, кто постоянно не живет в Лондоне, невозможно устроить такой бал.
Когда я сказала об этом отцу, он ответил:
