рассказывать:
— Я познакомилась с Альфредом на «Медее», греческой трагедии. Мне очень нравились эти жуткие кровавые спектакли. Потрясающие! Это был осенний вечер, мы выступали в «Лицеуме» на Бродвее. Кстати, это самый старый театр Нью-Йорка, и он еще работает. В общем, шел ужасный ливень.
Агата отпила чаю. Повисла долгая пауза.
— Просто чтобы было понятно, ребята, я никогда не была известной актрисой. Я пыталась, но после того, как один раз прыгнула с трамплина в мир спектакля, поняла, что мне хватит и маленьких ролей — то здесь, то там, как получится. Моя блестящая карьера вся здесь: несколько черно-белых фотографий, пара статей в газетах, пара ужинов с более или менее важными персонами, разговоры… Вот и все. В «Медее» в тот вечер я играла кормилицу. Маленькая, но важная роль. Именно я первой выходила на сцену, в полной тишине. И должна была начать словами: «О, для чего крылатую ладью лазурные, сшибаяся, утесы в Колхиду пропускали?»[2] Я уже была немолода, но, уверяю вас, волновалась, как девочка. Я играла во всем мире на сцене, но «Лицеум»… Ах, «Лицеум» — это «Лицеум». Это совсем другое.
Агата сделала паузу и отпила еще чаю.
Когда она возобновила свой рассказ, она обвела ребят взглядом, требуя абсолютного внимания:
— «Медея» имела большой успех, и, когда спектакль закончился, актеры труппы попросили меня пойти поужинать с ними. Но я не хотела разделять с ними их мечты и слушать разговоры, которые слышала уже тысячу раз, так что отказалась. Я хотела спокойно побыть одна. Театр после спектакля полон тайн и загадок. Ты как будто слышишь в голове голоса актеров, которые выходили на эту сцену до тебя.
Харви внезапно стал прислушиваться к рассказу старой женщины.
— Я спокойно снимала грим, — продолжала Агата, — и когда вышла, уже не было никого, кроме уборщиков и швейцаров. На улице дождь шел стеной. А на другой стороне улицы стоял Альфред.
Женщина улыбнулась. Поставила чашку и подчеркнула слова, которые прозвучали, жестами:
— Он стоял под дождем неподвижно, как будто дождя вообще не было. Он ждал меня там все это время, в такую погоду! Он был очень худым, практически истощенным, его борода торчала из-под длинного коричневого плаща. В одной руке он держал букет цветов, с которого стекала вода, а в другой — полностью размокший зонтик. Я сначала не поняла, что он ждал меня. Потом, когда он меня увидел, он подошел, стал говорить мне комплименты, и я рассмеялась, — мне казалось, что это шутка. Но он был серьезен и… пригласил меня на ужин.
— А вы согласились? — спросила Электра нетерпеливо.
— Конечно нет! — ответила Агата. — Я его видела первый раз и не знала, кто он. И потом… в нем не было очарования. В тот вечер я взяла такси и вернулась в гостиницу, но на следующий вечер Альфред снова был около театра. И так он ждал меня каждый день в течение месяца. Если он видел, что я выхожу одна, то он подходил, делал мне комплименты, если нет — оставался в стороне. Он меня не преследовал, никак не проявлял по-другому своего интереса — просто ждал меня у выхода из театра. Через месяц наша труппа перенесла спектакль «Медея» в другой театр — небольшой, не на Бродвее. И около выхода из этого театра я снова увидела Альфреда, который меня ждал. Он подошел ко мне так же, как в первый вечер, и снова попробовал пригласить меня на ужин. Он вызывал у меня такую нежность, что я согласилась. И во время этого единственного ужина Альфред меня покорил. Он заказал много даров Бахуса… но дело было не в том, что мы ели или пили. Это была его заслуга. Он оказался интереснейшим собеседником, однако грустным: он утверждал, что больше не видел никого, с кем ему нравилось бы говорить. Говорить просто так, обсуждать разные понятия, идеи и предположения. Он сказал, что молодежь предпочитает «делать дела», но не имеет понятия, зачем их делать. Он утверждал, что слова больше никому не интересны. И никто за ними не следит — они просто звучат в тишине. Поэтому они не растут и не дают своих плодов… Я его слушала и думала, что он прав. Слова так важны! Верные слова в нужный момент. Только они могут изменить действительность!
— Хао! Сильно!.. — воскликнул Шенг, который так увлекся рассказом, что даже задержал дыхание.
— И моя действительность изменилась после этих разговоров. Мы начали встречаться с большей привязанностью, и через несколько месяцев он предложил мне поселиться в этой квартире — в его квартире.
Я согласилась. Я приняла его и его слова и слушала их много лет, забросив театр и греческие трагедии, чтобы сконцентрироваться на самом важном представлении: на моей жизни для него. Но не поймите меня неправильно, я не жалуюсь. Альфред проводил большую часть дня в своем кабинете, вон там, писал, читал, исследовал что-то. А я сидела здесь, на этом диване и ждала его. Но это была полная жизнь. И мне не нужен был никто другой. Даже Пако.
Агата погладила кота, не получив никакой заметной реакции, потом отпила чаю — уже остывшего.
— Наконец в один прекрасный день, как часто случалось в моей жизни, этот человек, любящий слова, ушел.
— Вы поссорились?
— Нет, мы никогда не ссорились. Более того, наша совместная жизнь была совершенной. Мы старели вместе. То есть я старела, а он нет… мне, по крайней мере, так казалось. Мое лицо покрывалось морщинами, а он оставался все тем же худым и изможденным Альфредом, которого я увидела в первый день. Но мы не ссорились, нет.
— Ну и?
— Он ушел в самом прямом смысле слова. Восемь лет назад, без какого бы то ни было объяснения. До сегодняшнего дня я ничего о нем не слышала. До вас, — Агата улыбнулась. Не черепашьи очки казались двумя огромными лужами. — А теперь, когда вы знаете мою половину истории, надеюсь, что могу спросить, что привело вас сюда.
— Мы взяли этот адрес у антиквара, — объяснил Харви. — Мы хотели купить одну вещь, которую уже заказал себе профессор. И мы решили пойти поговорить. С ним лично.
Агата сухо засмеялась:
— Антиквар! Вот уж я не предполагала! На секунду мне подумалось, что Альфреду было стыдно прийти самому и он послал вас на разведку. Но антиквар… Из Нью-Йорка?
— Да.
Она пожала плечами:
— Ну если он заказал что-то у антиквара, значит, он жив.
Ребята ничего не сказали, смущенно разглядывая рамки на стенах.
— А что он заказал?
— Волчок.
— Очень похоже на Альфреда, — кивнула Агата. — Он тратил свои деньги только на книги и странные вещи. Не то чтобы деньги ему были нужны… или мне… Более того: даже сейчас я получаю каждый месяц по две тысячи долларов на мой счет и даже не знаю от кого. Но я не задаю вопросов. С Альфредом мы никогда не говорили о деньгах, и за все те годы, что мы прожили вместе, я так и не узнала, кем он работал. Я только знала, что он обожает антиквариат: он переписывался со всеми антикварными магазинами в мире, заказывал старые книги и безделушки, которые вызывали у него все больше и больше энтузиазма. Он их вечно покупал или обменивал, продавал целые шкафы из своей библиотеки, чтобы было куда поставить новые покупки.
— У него их было много, — заметила Мистраль.
— Очень много, — подтвердила Агата. — В последнее время он просто стал охотиться за книгами. До этого он напоминал медведя. Он так далеко путешествовал в своем воображении, что мысль о физическом путешествии даже не приходила ему в голову. Но чтобы достать хорошую книгу, он мог отсутствовать два… три… четыре дня. И наконец… восемь лет… — Агата тяжело вздохнула и хлопнула руками по коленям, так, что Пако вздрогнул. — Хватит этих жалоб брошенной бедной старушки.
— Вы не бедная брошенная старушка! — возразила Мистраль. — Скажите вслух: «Я не брошенная бедная старушка». Слова меняют действительность. Разве нет?
Агата приняла эти слова с ободряющим смехом:
