Я снова взобрался на деревянную скамью и улегся на ней, положив руку под голову, видя, как мелькают века и века сквозь щель так и не закрытой двери.
17. Наблюдатель
Тянулась холодная зима, и небо стало словно замороженным. На секунду Солнце оказалось за черной тучей. В этом умеренном климате успело появиться несколько новых видов листопадных деревьев, насколько я могу судить: клен, дуб, тополь, кедр и прочих. Временами эти древние леса вырастали над машиной, погружая нас в тень, а затем снова исчезали – точно зеленые занавески раздвигались по сторонам.
Мы вступили во время мощного вращения Земли, сказал Нево. Альпы и Гималаи вылезали на поверхность, вулканы выбрасывали пепел и пыль в воздух, временами затемняя небо на многие годы – чему мы и были свидетелями. В океанах, рассказывал морлок, плавали гигантские акулы, с зубами как кинжалы. А в Африке далекие предки человека понемногу сползали в звериный облик, сокращая размеры мозга, приобретая сутулую обезьянью походку и косные пальцы.
Часов двадцать мы проходили эту долгую дикую эпоху.
Я старался не обращать внимания на голод и жажду, пока века и леса мелькали за стеклами кабины. Это было самое продолжительное путешествие во времени со времени моего полета в историю Уины – и к тому же самое монотонное, и оттого изнуряющее. Картины прошлого были на диво однообразны. Час за часом тянулись – и не происходило почти никаких перемен. Человеческая история, короткая как вспышка щепки в костре, осталась далеко позади (точнее, впереди) и даже дистанция между морлоком и человеком становилась незначимой в сравнении с такими промежутками времени. Можно сказать, что мы, два биологических вида, сблизились поневоле, пройдя такие расстояния.
Эта громадность времени и крохотность человека и его достижений сокрушили меня окончательно. Все мои заботы и проблемы теперь казались жалкими и ничтожными. История человечества стала пустячным отсверком фонаря в темных безрассудных коридорах Вечности.
Земная кора содрогалась как грудь чахоточного, и Машину Времени подбрасывало на волнах ландшафта. Появлялась все более сочная и раскидистая растительность, и новые леса уже наступали на времямобиль и теснили его. Думаю, это были лиственники, хотя вся растительность, вместе с ветками, цветами и соцветиями сливалась в сплошной зеленый ковер, туманом встающий по сторонам.
Воздух становился все теплее. Мои пальцы, накопившие столько эонов холода, понемногу отпустило, и я снял сюртук и расстегнул пуговицы на рубашке. Затем сбросил ботинки и принялся растирать заиндевевшие пальцы ног. Секретный значок-пропуск Барнеса Уоллиса выпал из нагрудного кармана. Я поднял его – этот наивный символ человеческого самомнения и забросил в самый темный угол автомобиля.
Долгие часы, повиснув в зеленом штормовом море, мы впадали в штиль – а я в спячку. Когда я проснулся, зеленая растительность заметно изменилась – стала какой-то как будто светящейся изнутри, напоминая платтнерит, – там сверкали звезды. Казалось, передо мной не листва, а переливающиеся изумруды.
И тогда я увидел
Наблюдатель пристально изучал меня холодным взглядом исследователя.
Я не ощущал страха. В моем положении бояться было уже нечего. И я протянул к нему руку, но он тут же подался назад. Серые глаза были по-прежнему прикованы к моему лицу.
– Кто ты? – спросил я. – Ты пришел, чтобы помочь нам?
Может быть, он был глухой или вовсе не имел органов слуха – но никакого ответа я не получил. Однако освещение уже изменилось: мне показалось, будто наш аппарат вращается вокруг оси, как раскрученный волчок. – и тут же все исчезло.
Откуда-то приблизился Нево, цепляясь длинными пальцами ног за ребристую поверхность пола. Он снял с себя обноски девятнадцатого века и был в одних очках, со всклокоченной седеющей гривой за спиной.
– Что с тобой? Ты болен? Как ты себя чувствуешь?
Я поведал ему о Наблюдателе – оказывается, он ничего не заметил. И я снова улегся на скамью, не уяснив, что это было – реальность или причудливое видение.
Жара усиливалась и стала невыносимой и воздух в кабине давил.
Я вспомнил о Геделе и Моисее.
Гедель, этот человек без предубеждений, сделал вывод о существовании альтернативных историй, исходя из чисто онтологических посылов – в то время как такому невежде как я понадобилось сделать несколько перелетов во времени, чтобы на собственной шкуре убедиться в этом! Но теперь этот светоч ума, наяву грезивший о Последнем из Миров, в котором будут разрешены все Значения, Смыслы и Разгадки, лежал под грудой обломков, погубленный человеческой ограниченностью, недальновидностью своих современников.
То же самое Моисей – я переживал о нем, как о сыне или младшем брате. Он так и останется навсегда двадцатишестилетним, в то время как я дожил до сорока пяти! Прошлое отрезано от меня, в будущее я тоже не вернулся, и настоящее далеко от меня как никогда. А может, это оно и есть настоящее – мой бесконечный полет с морлоком в кабине. И прошлое погибло для меня вместе с Моисеем. В то же время я чувствовал, что он совершенно самостоятельный человек, со своими ошибками, заблуждениями, вспышками эмоций и загадками натуры – но в то же время совершенно отдельная личность.
И я был виновен в его гибели!
И весь этот скользкий двусмысленный разговор Нево о Множественности Миров свидетельствовали, что Моисей вовсе не я – и даже не мой двойник – он лишь нечто вроде варианта меня – другого меня, тут пожалуй, лучше всего подходит «альтер эго». Но как ни рассуждай, все это нимало не облегчало чувство потери.
Мысли мои мало-помалу расплывались, принимая неопределенные очертания. Я силился не закрывать
