Весь понедельник шла подготовка посольства, совещания, споры. Уже подымалась голка по городу. Гнев и смута охватывали низы. Хоть и медленно, хоть и не так, как в прошлые века, когда достаточно было позвать, — и город подымался весь в оружии на защиту своих и боярских прав, но громада начинала волноваться. Уже кучками собирались ремесленники по углам.
Москвичей все чаще начинали задирать. Великокняжеские ратники подтянулись к Городцу. Заставы на дорогах были усилены втрое. Казалось, вот-вот вспыхнет пламя мятежа, но некому было поднести огонь, некому и не из чего высечь запальную искру этого пламени…
Борецкая, бледная, решительная, — обрушившееся несчастье разом поставило ее на ноги — распоряжалась, рассылала и собирала слуг, готовила коней и оружие. О посольствах, просьбах она даже не думала. Отбить!
Непременно отбить! Но кем? Городец стал крепостью, его и ратью не возьмешь. Следовало перекрыть пути. Она вызвала Богданова ключника, но в доме у Есиповых был полный разброд, хозяйничали одни бабы, внуки Богдана тоже сидели за приставами, и ключник и ратные Богдана не трогались с места.
Борецкая вызвала своего дворского и старшего ключника, Иева Потапыча, веля им поднять Богдановых молодцов и собрать всех своих людей, кого можно.
— Пятьдесят ратных, боле не наберем! — сказал дворский.
— Богдановых нать!
— Богдановы не послушают, — мрачно возразил ключник, опуская глаза под слепящим взглядом Марфы. — Был я уже… Словно бы оговорил их кто!
Слушок есть такой… — хищное лицо Иева покривилось, он глянул жестко в глаза госпоже:
— Они, как Богдана взяли, оробели враз, скорее князя послушают, чем тебя! Да и городищенские шастают тамо…
— Подкуплены?
— Может, и московски посулы, кто знает!
Иев был недалек от истины. Служилым людям Богдана наместник велел намекнуть отай, что великий князь Московский берет в службу военных слуг опальных бояр, если, конечно, они верны государю Московскому. Богдан был для своих молодцов каменной горой, и уж коли эта гора обрушилась так легко и просто, навряд кто другой возможет противустать Москве! Так они все, ежели и не рассуждали, то думали, и класть головы уже не захотел никто.
Борецкая отрядила пятьдесят своих оружных и в тот же день скрытно послала к Липне, стеречь дорогу через Ям и Бронничи и попытаться перенять, ежели повезут тем путем. А ежели не повезут? Или силы не хватит?
Марфа ходила по терему, как зверь в клетке, — все отреклись!
Богдановы люди как опоены, Онаньин, Иван Офонасов — кто мог бы помочь, сами взяты. Тучин, Матфей Селезнев, Никифоров — сидят. Савелков! Он один, больше и некому!
Иван был готов и понял Марфу с полуслова. Он поднял и вооружил всех, кого мог собрать. Но куда скакать, ежели садиться в засаду? На Мсту или к Русе?
«Боже мой, — думала Марфа, бегая по горнице, — боже мой! Знала, чуяла! Одна во всем Новом Городе!»
Во вторник архиепископ с избранными гражданами отправился на Городец.
Офонасу и Коробу с Феофилатом удалось за день собрать выборных от всего Новгорода.
Иван принял посольство в той же столовой палате, в которой творился суд. В ответ на мольбы старейших посадников и архиепископа возразил, глядя в лицо Феофила:
— Говорите, никогда издревле не бывало того, чтобы новгородца судили не своим судом? А как же писано в летописании новгородском, что Ярослав, чьи грамоты вольность мужей новгородских утверждают, заточил посадника Констянтина Добрынича? И паки Владимир Мономах призывал в Киев бояр новгородских, и иных оправил, иных же оковал и поточил в Киеве? И святой великий пращур наш, Александр Невский, такоже вершил, призывая к себе бояр Нового Города и по иным градам расточая? И то все при древлих великих князьях благоверных деялось, и тебе, богомолец наш, и тебе, Яков, и тебе, Феофилат, то ведомо! И то еще ведомо тебе, богомольцу нашему, и всему Нову Городу, отчине нашей, — с нажимом произнес Иван, — колико от тех бояр и наперед сего лиха чинилося, а и нынеча что ни есть лиха в отчине нашей, он опять подчеркнул слово «нашей», — то все от них же чинится! Ино како мне за то лихо их жаловати?
Взятых бояр в тот же день в оковах, с сильною охраной послали на Москву.
— Теми же часами в Москву умчали! — донес Марфе прискакавший с Городца гонец.
Феврония билась в рыданиях в материном дому. Олена сидела рядом, бледная, отхаживала сестру. Марфа стояла посреди столовой горницы, коротко и резко приказывая подбегавшим слугам. Савелков, одетый, сгорбившись сидел у стола.
— Стало так! — говорила Марфа. — Скачите сейчас на Липну, там мои ратники ждут. Отсюда через Ковалево.
— Заставы тамо!
— А прямо, круг Юрьева?
— У Перыня не перейти, лед не держит. Надо кругом.
— Через Русу! — вмешалась вошедшая Олена.
— Через Русу вовсе не пробиться, а и пробиться, тех не догнать будет!
— Поскачете в объезд! — бросила Марфа, как о решенном. — На Вишере не задержат, оттоль к Бронничам, напрямик. К своим гонца шлю, догонят, поводных коней у меня возьмешь. Всем наказано. Волхов перейдете за Онтоном святым. Иван, на тебя надежда!
Савелков встал, сжал на миг Марфины руки, поклонился Олене, сбежал с крыльца.
Вечерело. Шел снег. Кони, готовые загодя, рвались из-под седел.
Лучших скакунов достала Марфа Борецкая. Кони храпели, били копытами в снег. Дружина ждала верхами, пряча оружие под шубами.
— Берегом! — приказал Иван, пуская рысью. Московская сторожа окликнула на выезде из города.
— В Хутынь! — крикнул Савелков, не оставливаясь. Кони перешли в скок.
Только бы переправиться через Волхово! Ниже Зверинца мужики перешли лед. Савелков окликнул. Люди были Марфины. Борецкая и тут сумела все подготовить. Всхрапывая, кони ступали на хрупкий настил, обмакивая копыта в ледяную воду. Двое искупались-таки с конями вместе, но выбрались все.
Опять тронули в скок — не застудить бы коней!
Овраги, ручьи, речки сводили с ума. У Успенья на Волотове опять путь загородили москвичи.
— Свои! — бросил Савелков.
— Каки таки свои, стой!
Ничего не отвечая, Иван пришпорил жеребца. Несколько стрел просвистело в воздухе. Пришлось взять левее. Под Ситкой вновь напоролись на московскую заставу. Иван чуть было не приказал в клинки — опомнился.
Дальше держались лесом. Мсту перешли по льду, накидав ельнику. Пока рубили, мостили — опять задержка. Уже пересаживались на поводных коней.
Начинали попадаться обозы. От встречного мужика вызнали, что москвичи проезжали уже не раз, и все в одну сторону, на Яжелбицы, а один их отряд стоит в ближнем селе. Не рискуя напасть — потом не развяжешься, — Савелков послал двух холопов в догляд. Те едва выбрались из села. Узнали все же, что отряд сторожевой и прибыл еще вчера. Поскакали дальше, наверстывая потерянное время.
Второй раз ошиблись хуже. Опять, чая обоз, налетели на сторожу. В бешеной сшибке трое полетели с седел. Москвичи, к счастью, вспятились, и савелковские, пользуясь темнотою, сумели уйти, бросив трупье и запаленных поводных коней на произвол судьбы.
Марфин гонец догнал отряд Савелкова с вестью, что Липенская застава разбита под Ямом и вся разбежалась по лесу. Иван только молча закусил губу.
Утрело. Конский скок становился короче и короче. Пришлось сделать привал. Поводив, напоили коней, покормились. Люди качались в седлах, слезая, падали в снег. Иван с трудом поднял отряд. Снова скакали. От встречных узнали, что впереди москвичи, и едут из Новагорода. Кинулись вдогоню. Обоз был уже верстах в пяти, только бы не попалась сторожа! Они нагоняли. Савелков ожог коня, вырвал саблю:
— Стой!
