протеста против тяжелых условий, в которые были поставлены в Иностранном легионе русские волонтеры. Так, среди казненных было два делегата от 2-й роты — Николаев и Петров и другие 7 человек, отказавшиеся служить дальше в Иностранном легионе. Как видит читатель, самая суровая кара постигла тех, кто разрядившемуся случайным инцидентом настроению пытался придать организованную форму. По получаемым в последнее время сведениям, около 800 человек, русских волонтеров, среди которых значительное число политических эмигрантов, отправляется, ввиду выраженного ими желания, на русский фронт. Какой моральной пыткой должны были пройти эти люди в Иностранном легионе, чтобы предпочесть русскую тюрьму и каторгу почетному посту защитников «демократии» против абсолютизма!»[199] Письмо из Парижа от 21 ноября 1916 г. одного из активных участников событий у Арраса, легионера Михаила Федорова, является еще одним источником, подробно рассказывающим о факте расстрела русских легионеров и событиях, этому предшествовавших. «Вот как происходило печальное событие в батальоне Р 2-го Иностранного полка. Командующий состав этого полка был навербован почти весь, за самым ничтожным исключением, из старых легионеров, служивших в Марокко и других колониях и пришедших во Францию сражаться с немцами по их желанию. Они все являются тоже как бы волонтерами здесь, на фронте, т. к. они просили, чтобы их приравняли к добровольцам. Но каждый из них обязан и в мирное, и в военное время отбыть 5 лет в Легионе. Очень многие из них провели в нем куда больший срок времени в походах против непокорных арабов и других племен, в гарнизонах среди завоеванных областей. Факт их добровольного вступления в Легион до такой степени стирается их последующей службой и в их собственном представлении, что в сфере военного дела они видят единственную способность обеспечить военный успех — исключительно в принуждении, грубую физическую силу. И уже одно то обстоятельство, что этот принцип принудительности был ими противопоставлен доброй воле волонтеров, записывавшихся здесь, во Франции, на время войны, явился достаточным основанием, на котором возникли все трения между ними и их подчиненными. С первого же дня их прибытия из Марокко «святой союз» Легиона и его принципы были отодвинуты на второй план слепой системой подчинения и казарменного принуждения. Принесшие свои сердца Франции волонтеры были глубоко оскорблены, когда, подчинившись духу слепой бездушной системы, их военные наставники стали им говорить: «ты пришел сюда по личному расчету, ты хочешь есть паек». Были, конечно, среди нас и такие лица, которых судьба толкнула в волонтерство из-за панического страха перед завтрашним днем, когда война грозила экономическим расстройством и отсутствием заработка. Но не эти люди составляли основу наших отрядов, не их дух владычествовал нашими умами. Наоборот, эти колеблющиеся подвергались большому влиянию со стороны тех, кто знал и хотел подчинить интерес личный общественной потребности. Но… влияние, принесенное легионерами из колоний, дух корысти, подкрепленный авторитетом военных, вступили в борьбу с моральным авторитетом лучшей части волонтеров и нашли себе подходящий для обработки материал среди шатких умов. Началась полоса морального испытания. В депо образовались большие группы лиц, напуганных приближающимся часом ухода туда, на новую гору величайших страданий человечества, на фронт, и они стали искать всякие возможности, чтобы демобилизоваться и остаться вне его. Но то большинство волонтеров, которые не были обескуражены влиянием старых легионеров и которые с радостью ушли в траншеи, даже и там продолжали жить под игом разъединения бойцов на два лагеря: старых, командующих легионеров и молодых волонтеров, которых на первых порах рассматривали как простое пушечное мясо. Мы хорошо понимали, что не можем пользоваться особым доверием у французских военных властей, как собранные из почти всех стран, вплоть до турок, немцев и болгар, что среди массы волонтеров могут быть и прямые военные шпионы, но не менее хорошо мы понимали, что против частного зла, против шпионажа, неуместно употреблять меры общего характера и распространять дух недоверия даже и на тех, кто хотел умереть за Францию. А что таких патриотов было большинство среди нас, показывает последующая славная история боев Иностранного легиона здесь, во Франции. Кроме того, на почве бессилия легионеров в области их внутреннего управления, выросли и соответствующие плоды, как наиболее известный скандальный процесс господина Дюкио, осужденного со своей дамой сердца за расхищение солдатской пищи. Ближе всего касался он именно той части снабжения, где находился Иностранный легион, и эта пара расхитителей оперировала в том городе, где находился штаб нашей дивизии. В самом же нашем полку все хозяйственные операции производились старыми легионерами, и волонтеров в эту область упорно не пускали, за исключением тех лиц, которые неспособны были вынести «сор из избы». Никакой гласности, отчетности перед солдатами не полагалось, как это водится вообще в армии. Находящаяся в полном неведении масса волонтеров, расстроенная к тому же и тяжестью лишений на фронте, и специфическим отношением к ней ее командиров, была склонна видеть большую обиду даже в тех случаях, когда по милости какого-нибудь случайного пьяницы-артельщика приходилось пить чересчур водянистое вино или неполную порцию водки… Мы, конечно, понимали и знали, что есть и среди командного состава Легиона люди вдумчивые, талантливые и храбрые солдаты, каким был, например, наш прежний взводный Шапель, но система бездушной казармы продолжала еще свирепствовать среди нас, поддерживаемая большинством легионеров, и она мешала развитию даже и тех лучших боевых качеств, которые все-таки были у ее сторонников. Тех из нас, которые спорили с другими товарищами и говорили, что не надо прощать иной раз старым легионерам, искалеченным долгой служебной лямкой, т. к. они все же хорошие бойцы и храбрые солдаты, все труднее и труднее было успокаивать. К тому же большинство одной из очень влиятельных групп парижских волонтеров было отправлено назад своим ротным командиром еще в первые месяцы траншей с отзывом о них, как о плохих, недисциплинированных солдатах. Что это были за люди, достаточно ясно из того, что среди них были геройски погибшие Слетов и Давыдов. Чтобы покончить с характеристикой того состояния, в котором находились волонтеры, я упомяну еще о том, что даже испытавший суровую жизнь в Африке легионер Каковский, русский из Одессы, выстрелил в себя после словесного оскорбления одним офицером, а другой волонтер, сын многострадального армянского народа, дорогой нам Назарьян, спит навеки возле одной полуразрушенной церкви на фронте, заставив самовольно перестать биться свое многострадальное сердце… Ко всему привыкает человек… Попривыкли и мы к своему сидению перед К., где провели зиму с 1914 на 1915 г., только порой выстрелы Назарьяна, Каковского и других нет-нет, да и давали знать, «что в царстве Датском что-то гнило». И вот, весной 1915 г., нам объявляют о походе. Ожили, зашевелились, взволновались, проснулись надежды: ждем минуты, чтобы увидеться лицом к лицу с врагом, а вместе с этим встряхнулись и другие чувства. Батальон «С», где я был, считался лучшим в полку, и нам действительно было в нем неплохо. Нас, русских, соединили всех в один взвод и были к нам очень внимательны; наш капитан и лейтенант Шапель жили с нами дружно. Последнего же мы прямо полюбили и всегда с глубоким уважением относились к этому другу-офицеру. Но на беду нашу этого друга произвели в капитаны и перевели в другой батальон, на его же место прислали нам другого, который первым же делом заявил себя рукоприкладством. Наконец мы покинули надоевший нам сектор. По прибытии в Шампань мы пробыли немного времени в траншеях. Ходили слухи, что мы пойдем в бой. Людей нашей секции заставили сделать одну разведку, во время которой были допущены ошибки и, может быть, слабость. Капитан был готов дать о людях отзыв, как о недостаточно выдержанных легионерах, но участники разведки запротестовали, что здесь имеет место нераспорядительность руководителя и скорее неопытность солдат, нежели их робость, т. к. они все же подошли в этой местности к немецким траншеям ближе, чем кто-либо другой. Отзыв был изменен, но обиженные поняли, что командиры, не сумевшие сделать ни хорошего подбора людей, ни правильной организации предприятия, хотят свалить вину за неудачу на плечи тех, кто до этой поры был козлом отпущения в Легионе — на волонтеров. Вскоре нам сказали, что из Шампани нас увезут на старое место, где и оставят надолго. Для нас это было равносильно плохому отзыву. И действительно, спустя немного времени нас сняли из траншей и увезли. По дороге старые легионеры стали смеяться над волонтерами. Дело дошло до рукопашной, в которой победителями оказались волонтеры. Среди нас нашлось несколько горячих и слишком глубоко почувствовавших личную обиду людей, задумавших требовать перехода из Легиона в другую часть. Действительно, было тяжело и душно. В одной из деревень у фронта 11 человек сделали попытку отказаться идти в траншеи с легионерами и вызвать русского военного атташе. Все же их удалось уговорить, да и сами они, будучи хорошими товарищами, не захотели оставаться позади в то время, как их полк пойдет под огонь, но часть опоздала из-за них к сбору на 15 минут. Спустя два дня они были осуждены все на 5 лет публичных работ, и их отослали в Африку. К слову сказать, через три месяца их вернули по их же просьбе на фронт, но на Балканы, где один из них, Владимир Блаубок, пал смертью героя. Блаубок был латышом, моряком, юношей 20 лет. В Оскуаде он исполнял должность куховара. Он отправился 16 сентября 1916 г. снести пищу в линии перед деревней
Вы читаете Иностранный легион
