Когда поезд отошел, в кухне открыли окна. На скамье Луиса-Старшенькая и фрекен Иенсен за обе щеки уписывали печенье.
— Ах, до чего же вкусно, фру Бай! Ну просто пальчики оближешь…
— Да, фру Бай хозяйка, каких мало, — сказала фрекен Иенсен.
— Ну, пошла молоть мельница, — сказала в кухне Агнес и снова взялась за тесто.
Бай распахнул окно конторы — оно приходилось как раз над скамьей.
— На что ж это похоже! — сказал он. — Мне не перепало ни крошки!
— Поделиться с вами, господин Бай? — спросила Луиса. — Разе вы тоже любите сладкое?
— Отчего нее, если кто-нибудь уделит мне кусочек, — «кавалерийским» тоном заявил Бай.
На перроне послышались возня и повизгиванье.
— Что там случилось? — крикнула из кухни Агнес.
— Мы подкармливаем птенчика, — сказала Луиса-Старшенькая. Она вскарабкалась на скамью и, выставив напоказ свое «украшение», совала в рот Баю печенье.
— Ой, он кусается! — вскрикивала она.
Именно в подобных случаях вдова Абель говорила:
«Ах, они все еще сущие младенцы, — они ведь совсем не знают жизни…»
Луиса-Старшенькая понесла к кухонному окну пустую тарелку. Крошки она подобрала пальцами. Сестрицы Абель не любили, когда что-нибудь пропадало зря.
Луиса заглянула в кухню через окно.
— Ах, если бы мама знала, — медоточивым голосом сказала она.
— Выходит, еще не пронюхала, — сказала Агнес, не отрываясь от теста.
Луисе-Старшенькой передали через окно фунтик с печеньем.
— Такую малость не стоит и тащить домой, — сказала Луиса старушке Иенсен, когда они вышли на дорогу.
Еще не дойдя до лесной опушки, они уписали все печенье. Луиса-Старшенькая бросила фунтик на землю.
— Луиса, детка, Боже сохрани… Фрекен Линде такая остроглазая… еще, чего доброго, заметит…
Фрекен Иенсен подобрала бумажку. В кармане она бережно расправила ее и завернула в нее три печенья, припрятанные для Бель-Ами.
Катинка устала. Как была, с засученными рукавами, она присела на колоду для разделки мяса и посмотрела на свои изделия.
— Это и в сравнение не идет с тем, что мы пекли дома к рождеству.
Она стала рассказывать, как они готовились к рождеству — ее мать, сестры и все домочадцы… Из теста для хвороста Катинка лепила поросят — бросишь их в кипящее масло — плюх — а они ломаются.
А братья старались потихоньку стянуть что по-вкуснее, — мать вооружалась большим половником и охраняла блюдо с хворостом.
А когда кололи миндаль, братья тоже не упускали случая утащить ядрышки, — бывало, от фунта миндаля остается меньшее половины…
В дверь постучали. Это был Хус.
— Сюда нельзя! — сказала Катинка, не открывая. — Через час… Приходите через час.
Хус подошел к окну.
— Подождите в саду, — сказала Катинка. Она заторопилась поскорее кончить работу и послала Агнес занять Хуса.
Агнес просидела с ним полчаса. Потом ушла.
— Управляющего Хуса занимать слишком уж легко, — рассказывала она Андерсену. — Ему надо одно — чтобы его оставили в покое и не мешали насвистывать в свое удовольствие.
— Где же Агнес? — спросила Катинка, выйдя в сад.
— Кажется, ушла.
— Когда лее?
— Да, наверное, час тому назад… Хус рассмеялся.
— Мы с фрекен Линде очень расположены друг к другу. Но разговор у нас не клеится.
— Сейчас будем укладываться, — сказала Катинка.
Они вошли в дом и стали упаковывать съестные припасы в большую корзину. Горшки для устойчивости перекладывали соломой.
— Плотнее, плотнее, — приговаривала Катинка, нажимая ладонями на руки Хуса.
Она открыла секретер и отсчитала несколько серебряных ложек и вилок.
— И еще я хочу взять веер, — сказала она. Она порылась в шкафу.
— Ах, он, наверное, в ящике.
Это был ящик, где хранилась шкатулка с котильонными орденами и подвенечная фата. Катинка открыла шкатулку с ленточками.
— Старый хлам, — сказала она.
Она сунула руку в шкатулку и небрежно поворошила ленты и ордена.
— Старый хлам. — И она снова стала искать веер.
— Подержите мою фату, — попросила она. Она протянула Хусу фату и шерстяной платок. — Вот он, — сказала она. Веер лежал на дне шкатулки.
— А это ваш подарок, — сказала она. Шаль лежала в сторонке, обернутая в папиросную бумагу. Катинка вынула ее из шкатулки.
Хус так сильно сжал позолоченную фату, что на тюле остались следы осыпавшейся позолоты.
Пришел вечерний поезд. Они вышли на платформу.
— Уф, — сказал стройный машинист в нескромно обтянутых панталонах. — Сущее наказанье вести поезд в праздничные дни. Опаздываем на тридцать минут!
— И парит, как в бане, — заявил Бай.
Катинка оглядела вагоны. Из каждого окна высовывались потные лица.
— Правда, — сказала она. — И охота людям ездить. Машинист рассмеялся.
— А на что же тогда железная дорога, — сказал он. Он протянул Баю и его жене два пальца и вскочил на подножку.
Поезд тронулся. Молодой машинист все высовывался из окна паровоза, улыбался и кивал.
Катинка махала концом синей шали. И вдруг изо всех окон ей закивали и замахали пассажиры, — они смеялись, выкрикивали шутки и приветствия.
Катинка тоже кричала и размахивала шалью, и пассажиры махали в ответ, пока поезд не скрылся из глаз.
После чая Хус отправился домой. Он должен был приехать на станцию в шесть утра.
Катинка стояла в саду у изгороди.
воскликнула она.
В лицо ей пахнуло ароматом деревьев. Она улыбалась, глядя в ясное синее небо.
«До чего же малютке к лицу синее», — думал машинист в нескромных панталонах. На своем маршруте он замечал все до мелочей.
— Помни, завтра в пять надо быть на ногах, — сказал Бай, заглядывая в кухню.
— Сейчас, Бай, сию минуту. — Катинка скоблила чуть пригоревший пирог. — Вот только управлюсь…
Она уложила пирог в корзину, еще раз оглядела все припасы. Потом открыла дверь и выглянула во двор. Там ворковали голуби. И больше не было слышно ни звука.
На западе угасал последний розовый отсвет. Среди подернутых дымкой лугов вилась река.
