тех пор, пока Катинка не просыпалась окончательно.
Тогда он говорил ей: «Спокойной ночи».
— Спокойной ночи, Бай.
Когда днем Мария отлучалась из дому, дверь в контору Бая оставляли открытой. Катинка с постели прислушивалась, как постукивает телеграфный аппарат.
— Ни минутки-то он не отдохнет… — говорила она. — Чего только не сообщает.
— Бай, — окликнула она. — Это сюда, местная… Бай громко выбранился в конторе…
— Точно. — Он подошел к двери спальни. — Будь я проклят, если это не пастору.
— Пастору? — Катинка села на постели. — Должно быть, от Агнес, — сказала она.
Бай ничего не ответил и стал метаться как угорелый. Он то хватал синий карандаш, то искал мундир, так его и не надев, второпях записывал телеграмму, записал неправильно и изорвал ее в клочки.
— Бай, — сказала Катинка, — так это вправду от Агнес…
— Да, будь я проклят…
Бай сам умчался относить телеграмму незадолго до прихода вечернего поезда.
Баю еще ни разу не приходилось видеть, чтобы люди были так счастливы. Старики то смеялись, то плакали.
— Господи…. неужто это правда… Господи… неужели правда…
— Ну да, матушка… Да… — Старый пастор старался держаться спокойно.
Он шикал на жену и гладил ее по голове. Но потом молитвенно сложил руки.
— Нет, — сказал он, — это слишком большое счастье. — И заплакал сам, утирая слезы бархатной ермолкой.
— Да, да, — сказал он. — Господь милосерден, я всегда говорю, Господь милосерден…
Старый пастор хотел сам сообщить новость Катанке, он взял пальто, шляпу и рукавицы, потом снова все отложил и схватил Бая за руки:
— Довелось все-таки, начальник, — сказал он. — Довелось нам, старикам, дожить — дожить до этого счастья.
— Гм, конечно, у каждого свое…
— Теперь Андерсен поймет, поймет, что он потерял, — сказал старый пастор.
Он бестолково суетился и никак не мог закончить сборы. На прощанье пасторша угостила их земляничной наливкой.
По дороге старый пастор то и дело насвистывал песенку «Солдатик храбрый наш».
Пастор сидел у кровати Катинки.
— Да, — говорил он. — Господь соединяет любящие сердца.
Через неделю Агнес возвратилась домой.
Она влетела с платформы прямо в контору. В открытую дверь она увидела Катинку — та лежала на подушках с закрытыми глазами. Агнес с трудом узнала ее.
Катинка открыла глаза и посмотрела на Агнес.
— Да, это я, — сказала она.
Агнес вошла в спальню, взяла руки Катинки в свои. Опустилась на колени у кровати.
— Моя прелесть, — сказала Агнес, сдерживая слезы. Она приходила каждый день после полудня и оставалась у Катинки до вечера.
Разговаривали они мало. Катинка дремала, а Агнес, уронив на колени шитье, вглядывалась в худенькое личико на подушке. Из груди Катинки вырывалось слабое, свистящее дыхание.
Стоило Катинке шевельнуться, и Агнес снова бралась за шитье и проворно орудовала иглой.
Катинка лежала без сна. Она чувствовала бесконечную слабость, говорить она была не в силах. Начался приступ кашля. Она выпрямилась на постели, кашель разрывал ей грудь.
Агнес поддерживала ее. Катинка обливалась холодным потом.
— Спасибо, — говорила она, — спасибо.
Она снова откинулась на подушки и затихла. Из-за полога кровати она глядела на лицо Агнес, такое круглое и здоровое, на ее руки, решительно управлявшиеся с шитьем.
— Агнес, — сказала она, — поиграйте мне, пожалуйста, немножко.
— Вам лучше поспать, — сказала Агнес.
— О нет. Поиграйте, пожалуйста.
Агнес встала и подошла к фортепиано. Она негромко наигрывала одну мелодию за другой.
Катинка лежала, не шевелясь и выпростав руки из-под одеяла.
— Агнес, — просила она, — спойте ее… пожалуйста. Это была песня о Сорренто. Агнес запела низким грудным голосом:
Она еще посидела немного у фортепиано. Потом встала и Вернулась в спальню.
— Спасибо, — сказала Катинка. Она помолчала.
Потом сказала еле слышно:
— Какой прекрасной могла быть жизнь.
Агнес опустилась на колени возле кровати. И они обе затихли в темноте. Катинка провела рукой по волосам Агнес.
— Агнес, — сказала она. — Мне не надо… не надо надгробного слова…
— Катинка, но…
— Пусть только помолятся за меня, — сказала она.
Она снова умолкла. Агнес тихо плакала. Котинка перебирала завитки ее волос.
— Но есть, — она говорила тихо-тихо, словно робея, и убрала руку с головы Агнес, — есть один псалом… Мне хотелось бы… пусть его споют… над моей могилой…
Ее шепот был почти беззвучен. Агнес зарылась лицом в подушки.
— Свадебный псалом, — еле слышно прошептала Катинка, как ребенок, который не решается высказать свою просьбу.
Агнес заплакала навзрыд, она схватила руки Катинки, целовала их и всхлипывала.
— Катинка… Катинка…
Катинка сжала ладонями ее голову и чуть подалась вперед:
— Вы с ним теперь будете счастливы, — сказала она. Она умолкла. Агнес продолжала плакать.
На другой день старый пастор соборовал Катинку. Бай был в отъезде в Рандерсе.
Ночью перепуганная служанка со свечой в руках разбудила Агнес:
— Фрекен… За вами прислали… со станции… фрекен просят сейчас же прийти.
— Со станции… — Агнес соскочила с кровати. — Кто там? — спросила она.
Она окликнула человека, стоявшего внизу, в сенях.
— Это я, — сказал Малыш-Бентсен.
