торжествующие нотки. — Что ни говори, а человек Академию кончил.
Алексей хотел признаться, что не вылети косточка после чихания, он и понятия не имел, как ее вытащить, что благодарить нужно больше случай, а не его, но жена Щекотова продолжала так благодарно смотреть, что Алексей ничего не сказал, быстро попрощался и выбежал на улицу.
Машина стояла у подъезда, шофер спал.
Из-за туч выглянула луна. При ее свете Алексей увидел рядом брезентовый купол цирка «Шапито». Кто-то, вероятно слон, тяжело ходил по клетке, и земля легонько подрагивала от его шагов. Похожим на кошачий голосом выла рысь. Шибало в нос запахами животных, опилок. Он вспомнил, что когда-то, бесконечно давно, мечтал стать натуралистом. Наверное, хорошо, что он не стал им. Еще неясно, каким он будет врачом. Но очевидно одно — ему нравится море, нравится плавать, нравится корабельная служба.
— Вытащили, товарищ лейтенант? — спросил шофер, проснувшись.
На душе Алексея было удивительно хорошо. Неужели всему причиной маленькая вишневая косточка?
— Вытащил, — сказал он, садясь рядом с шофером. — Поехали.
Пароход качало. Пологая океанская волна осторожно клала его с борта на борт, как качает в зыбке ребенка мать. От многочасовой унылой качки выворачивало внутренности. Трое суток Васятка не ел. Только пил тепловатую противную воду из бачка, закрытого на замок.
Пароход «Крильон» — старое итальянской постройки судно, спущенное на воду не то в 1905, не то в 1908 году, — старательно пыхтя одной трубой, развивал парадный ход восемь узлов. Маршрут его лежал от Владивостока через пролив Лаперуза на Сахалин — в Корсаков, а оттуда на Курильские острова. На одном из них, а именно на расположенном на самом юге вслед за Кунаширом Рюкатане[5] Васятке отныне предстояло служить.
Согласно расписанию, весь путь «Крильона» до Сахалина занимал трое суток и еще сутки следовало идти до Рюкатана. Но из-за волны и встречного ветра пароход запаздывал. Это был один из последних рейсов «Крильона» перед закрытием навигации. С ноября по март, когда в Охотском море дули частые штормовые ветры, нагонявшие льды, и море местами замерзало, навигация прекращалась. Поэтому сейчас пароход был переполнен.
Военнослужащие многочисленных частей, еще нерасформированных после недавно закончившейся войны с Японией, завербованные работники вновь организованных, разбросанных вдоль всего побережья Сахалина и Курильских островов рыбокомбинатов, экипажи рыболовецких сейнеров и множество всякого иного люда, едущего кто по долгу службы, кто за «длинным рублем», кто в поисках счастья. В кормовом и носовом твиндеках, условно разделенных пилерсами на отдельные помещения, тянулись двухэтажные нары. Большинство пассажиров, истомленных многочасовой качкой, лежали, закрыв глаза. Кое-кто стонал. Несколько счастливцев, на кого качка не действовала, с аппетитом ели за широким столом жареные кетовые брюшки. Было жарко, душно, накурено. Сосед Васятки по нарам, пожилой старожил-дальневосточник, неутомимо что-то рассказывал и рассказывал. И о том, какой благословенный край Дальний Восток, и про «корень жизни» жень-шень, и что пролив Лаперуза назван именем французского мореплавателя, погибшего при кораблекрушении у Соломоновых островов, и что наименьшая ширина пролива сорок три километра.
— Кроме «Крильона» ходит еще «Азия», — монотонно продолжал он, и Васятке подумалось, что голос соседа журчит, как вода из трубы в неисправном гальюне. — Трофейная коробка. Капитаны называют ее «большой дурак». Она совсем не держится на волне. Я однажды в проливе Измены чуть концы не отдал на ней…
Сосед уговорил Васятку подняться на палубу, уверяя, что там, на ветру, ему станет легче.
Почти вся палуба была забита жующими животными. Чтобы сделать два десятка шагов, пришлось лавировать между брыкающимися лошадьми и протискиваться мимо рогов и хвостов коров. Васятку поразило, что коровы и лошади совершенно равнодушны к качке.
Неожиданно над колышущимся серо-зеленым морем, над подернутым туманной мутью горизонтом он увидел горы.
— Земля! — крикнул Васятка.
Так кричали, наверное, потерпевшие кораблекрушение мореплаватели, завидев спасительный берег.
Всезнающий сосед объяснил:
— Это японские островки Ресири и Ребунсири. Скоро покажется Сахалин.
Они постояли на палубе, пока не продрогли, спустились в трюм и снова улеглись на нары. Сосед умолк, задремал.
Васятка вспоминал свою долгую дорогу на Дальний Восток, женитьбу в Кирове, встречу с родными в Иркутске. Это были приятные воспоминания. Они приносили облегчение от качки.
Из Москвы они выезжали группой — их собралось человек двадцать пять выпускников-лейтенантов. Билетов, как водится, в кассах не было и на ближайшее время не предвиделось. Сутками валяться на вокзале и опаздывать к новому месту службы не хотелось. Тогда двое смельчаков, в том числе и Ухо государя, прыгнули в вагон на ходу, когда состав подавался на станцию, сами открыли заднюю дверь и через нее пустили всю группу. Не повезло лишь троим, самым последним — их задержал с опозданием появившийся патруль.
В Кирове его ждала Анька. К приезду суженого она сделала маникюр. А вот завиться не успела. Очередь длинная, а поезд приходит скоро. Поэтому второпях дома нагрела щипцы и завилась сама. Да получилось неудачно — сожгла волосы. А он запах сразу учуял, спросил:
— Что это от тебя, Анюта, паленым пахнет, как от пепелища?
С вокзала она повела его к себе.
На другой день они расписались в загсе и устроили маленькую свадьбу — пришло несколько Анютиных подруг, заместитель начальника цеха Женя. Анька сообщила подругам, что Васятка попросился в самую отдаленную точку, на Курильские острова. Подруги ужасались, жалели ее, особенно бывшая бригадирша Тая:
— Как ты, Ань, там жить будешь? Даль-то какая, край земли.
В ответ Анюта только смеялась.
— Как все живут, так и я буду. Чем я лучше других?
— Раньше, говорят, там зимой не оставались, уезжали на материк, — сказал Женя. Не будь этого проклятого диабета, он бы сам с удовольствием отправился в далекое путешествие. Еще дядя когда-то сказал о нем: «В Женькиных жилах течет капля пиратской крови». Только теперь от дома ни шагу. Единственное, что ему доступно — это книги о путешествиях, — Я недавно об этом в журнале читал, — добавил он.
— Так то раньше было, а теперь живут, — отпарировала Анька и прижалась к сидевшему рядом, раскрасневшемуся от выпитой браги мужу. — Мне лишь бы Вася был рядом.
Ничто, казалось, не могло испортить ей настроение — ни предстоящая поездка на край земли, ни причитания подруг, ни разлука с матерью.
— Ань, а работать где будешь? Там, небось, заводов нету. Скучать по Кирову станешь.
— Была б шея, а хомут найдется. Маму оставлять жалко. Это верно. — Она вздохнула, посмотрела на мать. — А скучать не буду. Мне скучно не бывает, — с вызовом сказала она. — Петь буду, вышивать, в крайнем случае, себе сказки рассказывать. Скорей бы Вася вызов прислал. Я уже настроилась ехать.
— Как только обоснуюсь, сразу пришлю, — пообещал он и подумал, что сделал правильно, женившись на Аньке. Именно такая ему нужна жена — веселая, неунывающая.
Они провели вместе только неделю.
Стоял сентябрь — теплый, прозрачный. С утра уходили бродить по окрестностям города. Кажется, только сейчас они немного узнали этот старинный город, где столько прожили. Подолгу сидели на высоком, заросшем старыми тополями обрыве над Вяткой. Река лежала внизу, вся в песчаных отмелях, рябая от
