Меж тем пожар московский продолжал свирепствовать. Вначале в столице вспыхнули предместья, потом запылал город, наконец пламя добрались до Кремля.
Очевидец опустошительного бедствия древнего города, французский подданный Луи- Арманд Домерг, свидетельствовал:
«...Небо исчезло за красноватым сводом, прорезываемым во всех направлениях искрящимися головнями. Над нашими головами, под ногами – всюду, кругом – ужасно ревущее пламя. Сила ветра, разряженность воздуха, происходящие от жара, производили ужасный вихрь... Пожар приближался к Кремлю. В полдень огонь показался в дворцовых конюшнях и в башне, прилегавшей к Арсеналу. Несколько искр упало на двор Арсенала... Опасность велика. Бросились предупредить императора, который явился на место происшествия. Ему представили одного поджигателя, схваченного под окнами на месте преступления. Пылая гневом, Наполеон обратился к нему:
– Вы безумец! Что вы делаете?
– Мы исполняем священный долг, – ответил русский фанатик».
Тридцать пять дней Бонапарт пробыл в пылающей Москве, но так и не дождался желанных ключей от города. День за днем он наблюдал резкое падение дисциплины в армии: солдаты и офицеры занялись грабежом. Заподозрив, что попал в столице России в западню, император решил: дальнейшее промедление грозит его войску гибелью. Посему он немедля начал вести переговоры о мире с русским царем. Однако все его предложения остались без ответа.
7 октября Бонапарт покинул Москву, зловеще процедив сквозь зубы:
– Я ухожу, но горе тем, кто станет на пути моем...
Разгневанный император приказал маршалу Мортье взорвать Кремль и с десятитысячным гарнизоном двигаться вслед за армией в Калуге.
Темной ночью 10 октября в Белокаменной прогремело несколько оглушительных взрывов, от которых содрогалась земля. Французские минеры подорвали Арсенал, часть кремлевской стены, а также Петровскую, Водовзводную, Никольскую и Боровицкую башни.
В Грановитой палате и златоглавых соборах вспыхнули пожары. И тут-то по поджигателям внезапно ударили донские казаки, ведомые генералом Иловайским.
Опасаясь плена, Мортье поспешил поскорее унести ноги из Первопрестольной, так и не успев выполнить приказа грозного императора – подорвать все башни Кремля.
С риском для жизни казаки обезвредили заложенные под кремлевские стены мины. А дождь, хлеставший всю ночь напролет, намочил тлеющие фитили, подведенные к пороховым бочкам.
Французы в Москве, можно сказать, попали в блокаду к партизанам. Партизаны перекрывали дороги в столицу и тем самым затрудняли подвоз туда боеприпасов, продовольствия и фуража. Не раз им удавалось перехватить посыльных с полевой почтой и ценными бумагами. День за днем партизаны громили отряды пополнения для великой армии, двигавшиеся от западных границ России к столице.
Генерал от кавалерии Моран докладывал в Ставку императора, что в начале кампании он не придавал серьезного значения действиям партизан. Скорее даже презирал их, но затем резко изменил свое мнение. «Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, правильное равнение, сомкнутость строя, которым мы придаем столько значения, – сетовал Моран. – Они крепко держат лошадь ногами и упираются в широкие стремена, которые служат им точкой опоры при действии оружием. Они умеют мчаться с места карьером и на карьере круто останавливаться. Лошади кажутся одним телом с ними. Они – бдительны, поворотливы, нетребовательны и исполнены воинского честолюбия...»
Опираясь на Тарутинский лагерь, М.И. Кутузов стал широко вести «малую войну» партизанскими способами. Отсюда главнокомандующий руководил партизанским движением, усиливая его подвижными отрядами из конницы с артиллерией под командованием армейских офицеров. «Поскольку ныне наступает осеннее время, – говорил Кутузов, – через то движения большою армиею делаются совершенно затруднительными, тем более с многочисленною артилле-риею. Потому и решился я, избегая генерального боя, вести «малую войну», ибо раздельные силы неприятеля и оплошность его подают мне более способов к его истреблению. Находясь в пятидесяти верстах от Москвы с главными силами, отделяю от себя немаловажные части в направлении к Можайску, Вязьме и Смоленску. Кроме сего, вооружены ополчения Калужское, Рязанское, Владимирское и Ярославское. Все они имеют свои приказы к поражению неприятеля».
И большой Тарутинский лагерь, словно потревоженный муравейник, загудел, окутался облаками пыли и дыма. Казаки под водительством легендарного, не знавшего себе равных по отваге Донского атамана Платова, прославленные в боях под Смоленском пехотные корпуса генералов Раевского и Дохтурова направились к Малоярославцу. Туда же двинулись и французы. Вокруг города сосредоточились силы обеих армий. И грянуло яростное, кровопролитное сражение. Пылающий город неоднократно переходил из рук в руки...
Кутузов зорко следил за ходом боя, стоя то на одном, то на другом возвышении. Подле него с грохотом рвались ядра, чуть не у висков свистели пули. Но седовласый полководец неколебимо стоял, не склонив головы. Он не внимал настоятельным просьбам генералов об укрытии. Михаил Илларионович хотел лично удостовериться в поражении войска Наполеона. Теперь наступил коренной поворот в ходе войны, началось всеобщее наступление на врага, то есть начало нашей великой победы.
В бою у Малоярославца русские нанесли французам сокрушительное поражение. Сильно поредевшая великая армия вынуждена была отступать по выжженной и опустошенной Старой Смоленской дороге к Можайску: тем самым Кутузов порушил коварный замысел Наполеона – прорваться на хлебный Юг России.
Участник тех тяжких испытаний, выпавших на долю французов, генерал Сегюр писал впоследствии о том, что Малоярославец явился тем злосчастным полем битвы, где остановилось завоевание мира, где двадцать лет непрерывных побед рассыпались в прах и где началось крушение нашего счастья...
