— Добрый вечер, — произнес Скимпол.
— Что вы сделали! — зарычал хозяин сгоревшего театра.
— Прибегнул к крайним мерам. — Пламя плясало в стеклах его пенсне, придавая взгляду Скимпола нечто дьявольское. Мистер Мун бросился на него, но альбинос легко уклонился. — Ваша горячность добра вам не принесет, — упрекнул Скимпол Эдварда. — Ваши друзья в безопасности. Их вывели из дома прежде, чем театр был подожжен. Но обезьянка, увы, отказалась покинуть здание. Несомненно, к настоящему времени она хорошо прожарилась.
— И вы в этом так легко признаетесь? — Мистер Мун задохнулся от бешенства. — Признаетесь, что это вы сделали?
— Я же говорил вам, мы были в отчаянии. Честно говоря, это должно было бы вам польстить.
Мистер Мун стоял, не в силах произнести ни слова. Его душила ярость.
— Вы слишком далеко зашли, — сумел он наконец выдавить.
Скимпол коротко улыбнулся.
— Я так и думал, что вы скажете именно это. Потому я принес вам вот что. — Альбинос достал из кармана пухлый конверт манильской бумаги. — Взгляните.
Эдвард вырвал конверт из рук Скимпола и бегло просмотрел содержимое. Осознав его в полной мере, он на мгновение лишился дара речи.
— И как давно у вас это?
— Мы собирали ваше досье в течение долгих лет, — холодно сказал Скимпол. — Конечно, я надеялся, что до его использования дело не дойдет, но вы же не станете утверждать, будто мы не просили вас по- хорошему.
— Вы что, всерьез собираетесь им воспользоваться?
— Можем и воспользоваться. И материалы по миссис Мопсли здесь, конечно, тоже прилагаются. Да и некоторые другие документы… Да что там — одна публикация моего донесения о нашем общем друге в Ньюгейте приведет к вашему публичному позору и похоронит вашу репутацию.
Далее мистер Мун громко и долго ругался. Здесь не место для воспроизведения столь цветастой стенограммы.
— Спрашиваю вас в последний раз, — произнес Скимпол. — Вы будете с нами сотрудничать?
Пожар достиг высшей точки, выбрасывая волны жара в последней атаке на остатки горючего материала. Эдвард пошатнулся. Голова его кружилась, он едва мог удержаться на ногах.
— Мистер Мун… — не унимался альбинос. — Вы нам поможете?
Иллюзионист слабо кивнул. Скимпол улыбнулся.
— Очень хорошо, — коротко сказал он. — Мы с вами свяжемся.
И он важной походкой удалился в толпу. Оставшийся в одиночестве, Эдвард мог лишь, хватая воздух ртом, бессильно взирать на гибель Театра чудес. Он попытался броситься в погоню за своим мучителем, но споткнулся и упал. Чьи-то сильные руки подхватили его. Шатаясь, мистер Мун поднялся во весь рост и посмотрел в глаза Сомнамбулисту.
— Мы пропали, — прошептал он.
Великан мрачно посмотрел на руины их дома. Что примечательно, по его щекам скатились две слезинки. Позади них из толпы вынырнул Мерривезер в сопровождении миссис Гроссмит и Спейта.
Эдвард вцепился в руку Сомнамбулиста.
— Варавва был прав! — прошептал он, задыхаясь. — Все кончено. Мы пропали. Это мат.
И тут, первый и последний раз в своей жизни, Эдвард Мун упал в обморок.
Великан снова подхватил его на руки, а миссис Гроссмит, Спейт и инспектор бросились к ним.
— Мистер Мун!
Спейт, как всегда, волок на себе фанерный щит с загадочной надписью, по иронии судьбы ставший теперь единственным уцелевшим атрибутом Театра чудес.
Ей-ей, гряду скоро!
Откровение. 22.20
События нынешней ночи привели его в состояние, близкое к трезвости.
— Иисусе, — пробормотал он, пялясь на разрушения. — Что ж нам теперь делать-то?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Под городом, глубоко под его улицами и мостовыми, спит старик.
Погруженный в объятия преисподней, он не знает хода времени, он не ведает продолжительности своих снов. Может, наверху прошли годы, а может, он лишь вздремнул на пару часиков.
Во снах подземного Рипа ван Винкля[22] мало логики и нет различимого узора. Порой ему снится прошлое. Иногда же он видит то, что кажется ему тенью грядущего. А время от времени старику являются образы, никоим образом не связанные с его личным опытом, — фрагменты, осколки чужих воспоминаний.
Он тихо, тоненько храпит, он вздыхает, ворочается во сне и возвращается в прошлое.
Он видит свои последние дни в Хайгейте. Видения столь живы и реальны, что он даже чувствует запах своей старой комнаты, спертый, тяжелый смрад пота, свечного нагара, грязного белья, застарелой мочи и испражнений. Рядом Джиллмен. Как всегда, хлопочет над ним с флакончиком лекарства в одной руке и судном в другой. На фоне окна вырисовывается еще одна фигура, низенькая, лицо ее скрыто в тени. Старик пытается вспомнить, кто это, но прежде чем ему удается узнать незнакомца, видение ускользает, сменяясь другим, из более ранних времен. Он снова молод, он в Сиракузах, а его жена, которая должна вот-вот родить, давно уже оставлена на сомнительную милость семьи и друзей дома. Он наткнулся на раскопки и много часов наблюдает сквозь тучу пыли, как люди вытаскивают и освобождают от земли статую Венеры Ландолина. Красоту, вернувшуюся из подземного мира в мир живых. Он видит, как с изящных округлостей ее бюста сметают песок и пыль, видит обрубок там, где раньше была ее голова, по утверждениям знатоков, потрясающей красоты. Онемев от восторга, он взирает на восхождение к свету этого совершенного существа, олимпийской богини.
И тут, с доводящим до бешенства пренебрежением к хронологии, сон меняется. Он снова старик, сновав вонючей комнате, снова Джиллмен хлопочет около него с лекарством в одной руке и судном в другой, а коротышка у окна по-прежнему в тени. Несмотря на прозаичность сцены, спящий чувствует, что это какая-то переломная точка в его жизни, какой-то поворотный момент, истинный смысл которого ему еще откроется.
Незнакомец поворачивается, выходит на свет и начинает говорить.
Старик тихо всхрапывает, шевелится во сне. Над ним с головокружительным шумом проносится город, совершенно не подозревая о дремлющей под ним опасности.
В девяти с половиной милях от только что упомянутого места заключенный W578 принимал посетителя.
— Хозяин?
Варавва вразвалку подошел к решетке.
— Принес?
— Оно здесь, сэр.
Пухлые короткие пальцы Мейрика воровато протиснулись между прутьев, сунув в руки заключенного лиловую коробочку. Варавва схватил ее с жадным возбуждением избалованного ребенка и исчез в углу мрачной обители. Оусли уловил мимолетный отблеск, какой способен породить лишь благородный металл. Варавва захлопнул коробочку. Ей предстояло пополнить жалкую коллекцию заключенного, обычно завернутую в грязную тряпку и спрятанную в тайнике за вынимающимся из стены камнем.
— Еще один проблеск, — просипел узник, дрожа всем телом от возбуждения, — еще одна вспышка красоты. — Он завернул коробочку, убрал все в тайник, затем мешковато разлегся на полу, опустошенный
