поглядывал на толпу за забором, да прикладывал медный пятак к заплывшей скуле. Над ним, уперев руки в боки, возвышалась грозная Алена Павловна.
— Ехала б ты к тетке Авдотье, — уныло сказал Стоеросов. — Или к Евдокии, они ж тебя любят.
Видимо, не в первый раз уж предлагал.
— Я те поеду, щас вот прямо запрягу и поеду, — тихим от ярости голосом отвечала Алена, — но только с тобой, с главным дурнем Стоеросовым!
— Еще чего. Я добро не брошу.
— Не только добро, ты у меня, петушина, про все свои пики да ружья враз перезабудешь! А иначе…
Тут Алена Павловна случайно взглянула в открытую дверь, сильно смутилась и сразу переменила тон.
— Ох, Альфред, это вы?
— Простите, мы без предупреждения, — сказал Обенаус, снимая мокрую шляпу.
Свиристел повернулся. Некоторое время рассматривал пришельцев одним глазом. Потом присвистнул и встал.
— Тю! Барон? Вот не ожидал. Да ты весь мокрый! Тебя что, тоже в Теклу сбросили?
— Нет, в бочку.
— О! Да кто же?
— Егудиил постарался.
— Вот странно. Мужик вроде серьезный. Чего это он вдруг?
— Да так надо было.
— По дипломатическим соображениям?
— Вот именно, — поежился посол.
Стоеросов рассмеялся.
— Хочешь горячего чаю?
— Какой там чай! Я и впрямь несколько продрог. Прошка вот вина прихватил. Выпьем?
Свиристел оценивающе глянул на бутылки.
— Что такое, шерис?
— Нет. Бонси урожая восемьсот пятнадцатого года.
— Э! Бонси. Это ты лучше Аленке подари, любит она вашу сладость.
— Извините, Альфред, — краснея, сказала Алена. — Я на минутку вас оставлю.
— А, — усмехнулся Свиристел. — Иди, иди, прихорашивайся.
Алена стала совсем пунцовой, стрельнула в брата гневным взглядом, но при гостях сдержалась, ничего не ответила. Вместо этого выбежала, придерживая пышные, бауценской моды юбки.
Свиристел пошарил под столом, достал оттуда внушительную бутыль. Зубами выдернул пробку, понюхал. Налил сначала три чарки, а потом, заметив жмущегося в углу Кликуна, плеснул еще и четвертую.
— Эге! И стряпчий с вами. Барон, да ты, никак, покупать пришел?
— Есть такое предложение, — подтвердил Обенаус. Хозяин взял его за плечи, повернул к окну и одобрительно покачал головой.
— Молоде-ец! Я из тебя знаешь какого купчину могу сделать? Только держись! Хотя ты и сам не промах. Ай да Альфред! Хватка есть, есть, признаю.
Свиристел поднял чарку.
— Ну, будь здоров! Только залпом пей, иначе захлебнешься. Стоеросовская водка — это тебе не бонси, и даже не кавальяк. От нее, знаешь ли, малярийные плазмодии дохнут.
— Слышал, — кивнул Обенаус.
Он опрокинул чарку и шумно выдохнул.
— Тьфу ты, горечь какая!
— Так на коре настоена.
— На коре дуба?
— Нет, хинного дерева.
— А! Остроумно.
— Ну да. Не водка, а гольная польза. От нее даже умнеют.
— За имение больше половины цены дать не могу, — сипло сообщил Обенаус.
— Во, сработало. Что ж, и на том спасибо. Мне сейчас торговаться глупо. Думаешь, помирать охота?
Прошка протянул перо и чернильницу. Свиристел подмахнул бумаги. Стряпчий молча поставил печать и тоже подписался. Ему дали денег, налили другую чарочку, с тем и выпровадили.
— Вот еще что! Помирать… — сказал Обенаус, усаживаясь на лавку. — Жить надо, Свиристел, жить! Теперь ты свободен, деньги есть. А чтобы не скучал, предлагаю чин лейтенанта во флоте его высочества.
— Не, спасибо, на службу не пойду.
— Почему?
— Ты же сам знаешь, буйный я. И свободу люблю.
— А если по контракту?
— По контракту? Пожалуй, что можно, — оживился Стоеросов. — Только если всю мою команду возьмешь.
— Возьму. Этаких-то молодцов не брать!
— А чего делать надо?
— Проводник нужен по Изгойному.
— Хаживал, хаживал.
— А еще нужно помочь через покаянский флот прорваться.
— Ага, вот это уже покруче. Через флот, значит.
— Через флот. Что, сможешь?
Свиристел почесал лохматую голову.
— Не сможешь?
— А сколько, по-твоему, покаянских кораблей сейчас стерегут выход в море?
— Двадцать.
— Нет. Уже двадцать три. Вчера приплыл Кусай Горошко на своем скампавее. Так он еще одну эскадру приметил. Со стороны Ситэ-Ройяля шла. Между прочим, под флагом шеф- адмирала.
— Сам Василиу?
— Наверное. Всерьез они за блокаду взялись.
— Ну, с нашей стороны тоже не мальчонка плывет.
— Уолтер?
— Да.
— Это хорошо. Серьезный мужик, головастый. А вот сколько у него кораблей будет? Ты не бойся, никому не скажу, даже если не сторгуемся.
— И не думал, — строго сказал Обенаус.
— Думал, думал, — усмехнулся Стоеросов. — Должность у тебя такая — думать про народ одно нехорошее. И при этом улыбаться. Ну, сколько?
— Десять, — улыбнулся барон.
— Десять — это всего. Ты мне скажи, сколько из них боевых?
