прегрешения. Между тем порядки в ордене сейчас до странности либеральны.
— Вы считаете? Почему?
— Таково влияние эпикифора Робера. Видите ли, при всех своих м-м… совершенствах, нынешний люминесценций — не злодей.
— Вы так считаете?
— Не только я. Поговаривают, он большой книгочей. Впрочем, у меня была возможность составить о нем и собственное представление.
— И что же?
— Мне показалось, что многие из своих решений великий сострадарий принимает вовсе не потому, что считает их правильными, а под давлением обстоятельств. Во всяком случае, без очень большой необходимости он не прибегает к Ускоренному Упокоению. Даже в отношении небесников. Представляете?
Мартин усмехнулся.
— Прямо святой.
Фань подозрительно оглядел стены камеры.
— О да, да, разумеется. Будем уповать на его святость. И на то, что наше пребывание здесь не слишком затянется.
— Аминь, — сказал Мартин, зевая.
Он тоже рассчитывал, что его пребывание в Призон-дю-Мар не слишком затянется, поскольку в тюрьму попал всего-то за рыбную торговлю без лицензии околоточного эскандала. И попал только потому, что сам этого хотел, точно зная максимум, который бубудуски давали в подобных случаях.
Так они и жили, со вкусом беседуя и без аппетита обедая. Фань — в ожидании момента, когда иссякнет алчность имперского правосудия, а Мартин — в ожидании момента, когда его место потребуется для кого-то еще. Именно при этих двух условиях было возможно их освобождение.
Но случилось то, чего ни Фань, ни даже фон Бистриц предусмотреть не могли. Случилось то, что влияние его люминесценция эпикифора на его величество базилевса- императора неожиданно пошатнулось. И для возвращения оного эпикифор решил прибегнуть к испытанному средству — припугнуть повелителя.
По какой прихоти судьбы, почему из многих тысяч заключенных, которыми в любое время располагала Святая Бубусида, выбор пал именно на Фаня и Мартина, — это останется загадкой навсегда. Вполне возможно, свою роль сыграл перевод в привилегированные апартаменты Призон-дю-Мар, что и обратило на себя рассеянное внимание какого-нибудь бубудуска-исполнителя. Но как бы там ни было, под рукой у люминесценция очень кстати оказались два крупных злодея.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Фань является беспросветно черным магом, намеревавшимся навести порчу на все императорское семейство. А Мартин — и того хуже, — вылитый небесник. Обо всем этом, несколько смущаясь, им объявил не кто-нибудь, а лично начальник тюрьмы.
Негодяев тут же заковали в железо и перевели прямо в Сострадариум, во дворец самого обрата эпикифора. Перевели и, что особо не понравилось им обоим, поместили в очень приличную камеру, в которой даже пол оказался паркетным. Камера эта находилась отнюдь не в подвале, а гораздо выше, в одной из башен дворца. С мелкими правонарушителями Бубусида так не церемонилась.
— О, замечательный вид, — восхитился Мартин, подходя к окну. — Гораздо лучше, чем из Призон-дю-Мар. Весь Домашний флот — как на ладони… Взгляните, напротив нашего окна стоит линкор «Орейя». А на «Тубане Девятом» опять вечеринка. Так и сияет…
— О чем вы думаете, Мартин! Бросьте. У меня дурные предчувствия, — заявил Фань. — Очень дурные. Мы здесь оказались совсем не по ошибке! Разве вы не понимаете? Это хуже. Это политическое решение! Возможно — самого великого сострадария.
— И что, будем и впредь уповать на его святость? — спросил Мартин.
— У вас еще есть охота шутить? — уныло удивился Фань, дуя на слегка отдавленные пальцы.
Неожиданно их посетил тот самый околоточный прокурор, по милости которого Фань оказался за решеткой.
— Послушайте, я далеко не ангел, но в этом повороте никак не замешан. Что могу для вас сделать?
— Все, что могли, вы уже сделали, — со страстью заявил Фань. — Уходите. И не думайте, что я облегчу вашу совесть.
— Зачем же так, Лю, — мягко вмешался Мартин. — Что сделано, то сделано. Никому хуже не будет, если мы примем сострадание этого доброго обрата.
— В пределах возможного, — поспешно вставил прокурор. — В пределах возможного.
— Что ж, давайте попытаемся определить эти пределы. Возможно ли нам выкупиться?
Слуга закона печально развел руки в кружевных манжетах.
— Решение принято на таком уровне, что… Взять-то возьмут, это никогда не было проблемой…
Мартину стало смешно, но он спохватился и напустил на себя скорбный вид.
— Понятно. А можно ли нам выкупаться?
Прокурор просиял.
— О, это я устрою. Вы не поверите, но я люблю делать людям добро.
— Почему? Верим. Просто вам, по-видимому, это редко позволяют…
Прокурор нахмурился.
— …разные обстоятельства.
Прокурор вновь разулыбался.
— Вот-вот! Именно так. Что поделаешь? Обстоятельства. Вы хороший человек, сударь.
— Разумеется. Иначе меня давно бы выпустили.
— Это была шутка, правда?
— Правда.
— Вот я и говорю, что шутка.
— Ну да. Для тех, кто не может позволить себе правды.
— О, вы-то теперь вполне можете. Видите, есть плюсы и в вашем положении, ха-ха. Но не всем так везет.
— Хотите поменяться?
Прокурор посмеялся еще раз.
— Для этого нужно любить правду несколько больше, чем я могу себе позволить. Вместо этого позволю себе заметить, что правда — это еще не все, что можно любить на белом свете.
— Святая правда. Опять же.
Прокурор приподнял бровь.
— Сударь! Да вы презанятный собеседник. Жаль, что снисхождение невозможно к таким ужасным преступникам, как вы.
— Точно? — на всякий случай переспросил Фань.
— Да точно, точно. Точнее некуда. Но коль скоро это так, быть может, вернемся к
