— Нет, есть куда, — заспорил Гарри. И я представил, как бы улыбнулась принцесса, если бы видела эту сцену.
Но когда они вошли в свою гостиную, где стоял их огромный широкоэкранный телевизор, споров не возникло.
— Он слишком большой для Хайгроува, — решил Уильям. — Нельзя ли его отправить в Йорк Хаус? Он там займет всю стену!
Уильям отвечал за все, что касается разной электроники. Я улыбнулся, подумав, что принц Чарльз будет не в восторге. Он терпеть не мог, когда мальчики смотрели по телевизору всякие, как он говорил, «отупляющие» передачи. Сам он смотрел только новости.
Затем мы вошли в гостиную принцессы. Видимо, здесь, в комнате их матери, на мальчиков нахлынули воспоминания. Они примолкли. Уильям принялся разглядывать фотографии на столике у окна. Гарри рассеянно трогал вещи на письменном столе своей матери.
Через некоторое время Уильям решительно вывел всех из задумчивости:
— Я хочу большого бегемота, Пол, — сказал он.
Они с матерью не раз смотрели телевизор, сидя на полу и опершись на эту гигантскую мягкую игрушку.
Обход закончился. По всему дому были расклеены желтые бумажки: «У — Йорк Хаус», «Г — Йорк Хаус».
Пока мальчики выбирали свои любимые видеокассеты и диски, я вспомнил, что Рождество в 1997 году должно было стать первым, которое принцесса проведет наедине со своими детьми. Еще летом она договорилась с принцем Чарльзом и королевой, что они нарушат традицию и не поедут в Сандринхем. Она хотела повезти своих детей на остров Барбуда.
И несмотря на то что принцессы уже не было с нами, я решил сделать им подарки — как делал каждый год вместе с принцессой. Я хотел, чтобы в Сандринхеме им что-то напоминало о Кенсингтонском дворце. Я приготовил каждому по чулку с подарками. Когда мальчики попрощались со мной и уже бросились вниз по лестнице, я их окликнул:
— Поскольку я каждый год готовил для вас рождественские чулки, я решил, что нельзя прерывать традицию… — они удивленно обернулись. — Я даже зашил их сверху, чтобы вы не могли раньше времени посмотреть, что там! Хотя сомневаюсь, что они доживут до рождественского утра, — сказал я и протянул им вязаные чулки — точно такие же, в какие каждый год укладывала подарки принцесса.
— Доживут, — пообещал Уильям. — Спасибо, Пол, огромное спасибо.
Гарри бросился меня обнимать. Я проводил их до двери.
— Вы знаете, где меня искать. Если что, звоните.
— Позвоним, Пол, — пообещал Гарри. — Увидимся в январе, когда вернемся с папой после лыж.
Они сложили чулки в багажник «Лендровера-дискавери», туда, где уже лежали остальные вещи, которые они решили забрать с собой. Дети сели в машину: Уильям впереди, Гарри — сзади — и опустили стекла.
— Пока, Пол! — закричали они, когда их охранник Грэм Крейкер завел двигатель. Они уехали.
Я так часто махал им, стоя на ступеньках вместе с принцессой, что и сейчас мне казалось, она вот-вот скажет: «Без них тут так тихо. Я буду по ним скучать».
Из самого сердца мира принцессы — из Кенсингтонского дворца — я с ужасом наблюдал за тем, что творилось вокруг.
Когда только организовали Мемориальный фонд, его возглавил Энтони Джулиус — адвокат, который занимался оформлением развода со стороны принцессы. Он, а с ним и Сара Маккоркодейл и Майкл Гиббинс вдруг стали ответственны за всю ее жизнь. Эти трое, почти не знавшие принцессу при жизни, стали теперь вести ее дела. В независимой благотворительной организации, учрежденной в память о принцессе, не оказалось ни одного из ее близких друзей. Когда принцесса была жива, я отвечал за все, что происходило в ее жизни, а теперь вдруг оказался не у дел.
Я привык к частым визитам в Кенсингтонский дворец Франсис Шенд Кидд. Она садилась в гостиной с бутылкой вина и принималась разбирать переписку своей дочери. Ни с кем не советуясь, она сама решала, какие письма уничтожить. Более пятидесяти писем были изорваны в клочья. На моих глазах уничтожали историю. И это делали те люди, которые, грубо оттеснив Виндзоров, предъявили свои права на мир принцессы. Мне все это не нравилось.
И Фонд, и изорванные письма. К концу 1997 года я почувствовал, что теряю контроль над миром принцессы, заботу о котором она мне сама доверила. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким беспомощным, как тогда. Вдруг оказалось, что статья в «Таймс», где писали, что за советом надо обращаться к дворецкому, ничего не значила, Но не в моем характере спокойно смотреть, как все катится под откос. Мой долг — даже если я один считал это моим долгом — заключался в том, чтобы прекратить это безобразие. И тут я задумался: а кому можно довериться? Спенсеры меня не поймут — я не член семьи. Уильям и Гарри еще слишком юны, а принц Уэльский, скорее всего, даже слушать меня не станет. Оставался только один человек, с которым я мог поговорить: Ее Величество Королева. И я знал, как избежать длительной процедуры назначения аудиенции.
Я позвонил человеку, приближенному к королеве, человеку, которому я мог доверять.
— Как думаешь, королева сможет уделить мне пять минут? — спросил я.
— Я у нее узнаю и перезвоню.
На следующий день я получил ответ:
— Королева будет рада встретиться с тобой в два часа дня в четверг 19 декабря. Думаю, ты найдешь дорогу.
Я прошел во дворец с Букингем Пэлес-роуд. Полицейский у дверей уже ждал меня. Потом я прошел по коридорам первого этажа, пол которых был выложен плиткой, мимо кладовых, винного погреба, бельевой и цветочной. Затем поднялся наверх на маленьком — на два человека — лифте. Даже столько лет спустя я помнил, куда идти.
Выйдя из лифта, я нашел тяжелую дубовую дверь, за которой начинался застеленный красным ковром коридор — владения королевы. Я постарался подойти к Пажеской передней, где провел так много времени, когда служил у королевы, ровно в час пятьдесят пять. Там я сел и стал ждать, когда Ее Величество закончит пить чай. Ровно в два часа паж объявил:
— Королева вас ждет… Пол, Ваше Величество!
Она встретила меня в своей комнате. Я увидел хрупкую фигуру у стола в эркере. Она была как всегда в очках с полукруглыми стеклами. Всюду валялись бумаги и красные правительственные папки. Тут было также девять или десять собак. Некоторые — те, что появились после того, как я ушел от королевы, — подняли головы и зарычали.
Королева подошла ко мне, я поклонился, она протянула мне руку и сказала:
— Здравствуй, Пол! Как жизнь?
Она чуть постарела, седины стало больше, но улыбка осталась такой же, как прежде. Она была в синем костюме из украшений — три нити жемчуга и большая бриллиантовая брошь в форме сердца.
Тут она заметила, что у меня в руке.
— Это цветы для вас, Ваше Величество.
— Как мило! — сказала она, принимая цветы. — И как приятно пахнут!
