всего этого шампанского, да еще и ликера, но она проснулась сегодня как ни в чем не бывало, без всякой головной боли, и сразу начала строить планы насчет следующего выхода в свет. — Люси на секунду замолчала. — Ей до смерти хочется узнать, взяли ли вы чаевые, которые она вчера оставила на столе, — смущенно закончила она, искоса посмотрев на его дорогой костюм.
Эйвори вынул из портмоне новенькую фунтовую купюру.
— Вот эти деньги, — сказал он держа банкнот против солнца. — Еще не знаю, как с ними поступить. Не думаю, что стану их тратить… — В углах его глаз собрались морщинки. — Может быть, в один прекрасный день я вставлю их в рамку.
— Зачем? — искренне изумилась Люси.
— По двум причинам, — тихо ответил он ей. — По двум очень важным причинам. — Он спрятал купюру в бумажник. — А теперь, мадемуазель Люси, мне хотелось бы узнать ваше полное имя. Значит, вы — мадемуазель Люси…
— Грей, — подсказала Люси.
— Почему-то вам эта фамилия очень идет. И как давно вы знакомы с графиней Ардратской?
— Всего чуть больше полугода, — сказала Люси. — Я искала место, и в агентстве, куда обратилась, меня направили к графине. Она меня сразу очаровала, и мне ужасно понравилось у нее работать, хотя я с самого начала поняла, что она бедна как церковная мышь, но ведь и я тоже бедна, вот я и решила, что это не важно. И по-моему, я вполне пришлась ко двору. Собаки графини — а у них не слишком-то хороший характер из-за того, что их перекармливают, — сразу меня приняли, так быстро они никогда не признавали чужих, и даже Августина сразу ко мне прониклась расположением. Я думаю, она теперь считает, что я так же необходима графине, как огромная кровать и кремовые пирожные, которыми она любит лакомиться за утренним завтраком, если, конечно, средства позволяют.
— Вы упомянули, что вы сами очень бедны, — отозвался Эйвори. — И давно это так? И почему?
— Потому что отец не умел делать деньги и, когда умер, мне ничего не досталось. Он был морской офицер и жил в свое удовольствие, только, я думаю, ему не следовало жениться, он никогда не был в состоянии содержать семью. Во всяком случае, мать умерла, когда я была младенцем, и вырастила меня сестра отца. Она относилась ко мне очень хорошо — по-своему, правда, — и я страшно горевала, когда она умерла.
— Вот тогда-то вы и отправились искать работу?
— Да. Меня кое-как приучили к работе с детьми, но, когда тетя умерла, надо было действовать быстро — я как раз узнала о графине. Она ведь на самом деле удивительная личность. Так гордится своим знатным родом и столько у нее воспоминаний, что мне никогда не бывает скучно; я обожаю ее слушать, и мне безразлично, что дом номер 24 по Элисон- Гарденс такой уродливый и что в нем едва сводят концы с концами. Во всяком случае, сводили — последние дни этого нет.
— С тех пор как вы продали брошь?
— Да.
Эйвори закинул ногу на ногу, и Люси отметила, как идеально держится складка на его прекрасно отутюженных брюках.
— И у нее действительно еще много драгоценностей? Не считая той броши, что продали позавчера?
— Много. Но как я уже вам объясняла тогда, она не считает их своей собственностью. Они должны составить фонд для восстановления монархии в Серонии.
— Поскольку ее высочество — последняя оставшаяся в живых дочь старого короля Серонии?
Люси быстро взглянула на Эйвори и утвердительно кивнула.
— Боюсь, я не поддерживаю веры вашей графини в дело Серонии, это проигранная партия, — заметил Пол Эйвори, стряхивая кончиком длинного пальца пепел с сигареты. — Но конечно, старая женщина, отказывающая себе во всем ради вынашиваемой горделивой мечты, заслуживает восхищения. Однако мне кажется, с ее стороны разумнее разместить свои драгоценности на сохранение в банке. И еще я очень надеюсь, что она больше не будет посылать вас продавать ее вещи. Если будет, вы должны отказаться.
— Вообще-то она как раз собиралась пригласить мистера Холлидея к себе, — поделилась новостью с Эйвори Люси. — Она отложила кое-какие кольца и другие мелкие вещицы, решила с ними расстаться, но из-за того, что случилось со мной, хочет теперь пригласить к нам мистера Холлидея.
— И на том спасибо, — заметил Эйвори.
Люси опять с любопытством искоса взглянула на него.
— Вчера в такси вы назвали графиню «ее высочество», — напомнила она Эйвори. — Вы сказали: «Кланяйтесь ее высочеству». Откуда вы знали про этот ее титул?
— Наверное, — Эйвори улыбнулся Люси, — потому, что я сам из Серонии. А теперь, — он взял Люси под руку, — теперь пойдем искать, где попить чаю.
Пить чай с Эйвори оказалось истинным удовольствием, в жизни Люси не было более приятных минут. Прежде всего они поехали на такси в «Риц», и Люси, теперь уже во второй раз, оказалась среди изысканных, модных и процветающих особ.
Сидя напротив Эйвори и разливая чай, Люси не переставала размышлять над странным парадоксом, который являл собой ее спутник: его элегантный костюм, светские манеры, спокойная уверенность в себе и совершенная свобода, с которой он вел себя в этой обстановке, словно был из числа постоянных клиентов подобных заведений, а не из обслуживающего персонала, — все это никак не вязалось с тем, что он служил лишь официантом.
«В наше время, — думала Люси, — многим приходится браться за работу, не соответствующую их происхождению, но с Полом Эйвори, по-видимому, дело обстоит иначе: вряд ли его происхождение и воспитание не вяжутся с выбранной им службой, но из-за какой-то присущей ему странности он ее исполняет…»
Люси старалась представить, как бы он выглядел в роли банковского клерка, врача или юриста. Для юриста у него подобающая спокойная серьезность, да и у постели больного его легко представить. Хотя, пожалуй, он не создан ни для той, ни для другой профессии. Слишком уж отличают его от других глаза, всегда холодноватые и невозмутимые, что бы ни случилось, и брови, иногда приподнятые как бы в изумлении, — красивые брови; а этот легкий, величественный взмах руки, которым он сейчас подозвал официанта, — точь-в-точь таким же жестом подзывала вчера официанта графиня.
И голос — он у него на удивление звучный и завораживающий, а легкий акцент придает ему еще большее очарование. Он говорил по-английски свободно, бегло, как англичанин, но любой сказал бы, что это не его родной язык. Да и не бывает у англичан таких темных волос и глаз.
И еще одно поразило Люси накануне: его коллеги-официанты относятся к нему с почтительностью, какую обычно проявляют только подчиненные к начальству. Так, во всяком случае, ей показалось.
Она заметила, что Пол Эйвори смотрит на нее улыбаясь, явно забавляясь тем, как она замерла с чайником в руке — чайник покачивался между чашкой и кончиком ее носа.
— В чем дело? — спросил он. — У вас такой вид, будто что-то приводит вас в полнейшее смятение. Может быть, вы что-то хотите выяснить обо мне? Что-то во мне вас смущает?
— Не могу понять, почему вы… официант! — выпалила Люси. — Вчера я просто глазам
