как один человек, рухнула ниц. Балам сильно дернул Софью за руку, и она упала на холодный пол трибуны, больно ударившись о него коленками. Снова и снова вопли жрецов неслись к безмолвному небу и звездам. Снова и снова толпа безмолвно падала ниц перед теми, кто знал волю богов.
К священному жертвенному камню по одному потянулись игроки-ягуары. Зрители мгновенно завопили, запели, заплясали на трибунах. Почти теряя сознание, Софья увидела, что многие зрители тоже стали срывать с себя одежды! Она растерянно прятала полные слез глаза и вырывалась из рук Балама. Он быстро взглянул на нее, схватил за руку и быстро потащил вниз по ступенькам. Она мало что соображала в ту минуту: от криков неистовой толпы шумело в голове, от обнаженной плоти тошнило.
– Почему, почему они все раздеваются? – не переставая, повторяла она.
– Потому что сегодня большой праздник, – отвечал Балам, но Софья не слышала его.
Скорее, скорее отсюда! Быстрее тени летела она вниз по ступеням. Кто-то хватал ее за руки, но она закрыв глаза, неслась за Баламом. Вдруг все стихло. Софья приоткрыла один глаз и увидела, что первого игрока уже принесли в жертву. Безголовое тело лежало на земле, конвульсивно подергиваясь. Яркий фонтан крови бил из перерезанной артерии, а жрец, взяв отрубленную голову за волосы, высоко поднял ее над своей головой. Толпа заорала, затопала, засвистела, заулюлюкала. Потом – глубокое молчание. И снова неистовые вопли. Раз – и отлетела голова второго избранного. Вжик-вжик – и уже несколько безголовых окровавленных тел лежит рядом со жрецом.
От вида крови Софью замутило. Увидев, как жрец потащил за длинные волосы к алтарю одну из девушек-рабынь, Софья потеряла сознание.
Балам оттащил бесчувственную девушку в джунгли. Когда она пришла в себя, Балам уже раздел ее и разделся сам. Софье было все равно. Ее сознание находилось где-то далеко, видела она себя как бы со стороны, и плохо соображала, что происходит вокруг. Голова раскалывалась от боли, а кожа зудела так, если бы в нее вонзались мелкие, но острые иголки. Болел каждый мускул истерзанного тела, и Софья не могла пошевелить ни рукой ни ногой. Она неподвижно лежала, глядя в далекое и надменное ночное небо, а равнодушные к ее беде звезды сияли холодным блеском и расплывались от накатывающихся на глаза слез.
Балам сидел рядом, куря трубку. Хорошо, что он догадался дать ей понюхать наркотических цветов, похвалил себя Балам, а то что бы он делал с ней? И так пришлось повозиться. Конечно, не хотелось торжествовать над бесчувственным телом, но… похоть победила разум. Одурманенная наркотическими цветами, Софья была покорна. Балам несколько раз восторжествовал над покорным ему телом, но особой радости ему это не принесло. Она никак не реагировала на его действия: ни криков радости или страха, ни вожделения, ни стонов страсти – ничего, и от ее равнодушия становилось скучно и пропадало желание.
Может, прав ее надменный отец? Они разные по крови и по религии. Он видел ее страх и отвращение во время ритуальной церемонии. Она не веселилась, как другие его подружки, предвкушая сладкую, бесстыдную, одурманенную наркотиками ритуальную любовь после игры. Она отводила глаза от обнаженных тел и не хотела открывать свое. Она была чужая ему.
Странно, пока она была недоступна, его сжигало вожделение. А сейчас… сейчас ему хотелось отвезти ее домой и поскорее забыть о ней. Забава с самой дочерью наместника горячила кровь своей недоступностью. А оказалось, что она такая же, как и другие. Может, даже и хуже – скучно с ней и неинтересно. Лежит как бревно. Он одурманил ее наркотиками, но вместо веселья она стала неинтересной, хотя и покорной его желаниям. Как лесной цветок вянет и теряет свою свежесть и красоту, сорванный небрежной рукой, так и Софья потеряла свою красоту в глазах Балама. Поскорей бы отвести ее домой!
Но, с другой стороны, стать мужем единственной дочери русского наместника почетно. А игривых подружек, умеющих разделить плотское наслаждение с мужчиной, он всегда найдет. Слишком долго Балам юлил и заигрывал с этой неженкой, княжеской дочкой, ему было жалко потерянного времени и жутко хотелось из простой нищей хижины крестьянина вознестись к почти трону неведомого московского царя. Зря он, что ли, плясал перед этой недотрогой? Нет, он женится на ней, получит положенное мужу богатство семьи и заживет в свое удовольствие. Всегда можно устроиться так, чтобы видеть жену как можно реже. Но она должна сначала стать его женой – вот первая задача, и поэтому Балам будет нежен и предупредителен с девушкой. Он подождал немного и тихонько потряс ее за плечо.
– Пора, светает, – шепнул он ей.
Софья медленно, преодолевая головокружение, поднялась с земли. Тело болело, голова раскалывалась. Было холодно, и она дрожала, надевая одежду. Она не смотрела на молодого человека и со стыдом принимала его помощь. Балам нежно целовал ее, обнимал, говорил ласковые слова, но ей было противно, противно до физического отвращения! Скорей бы прийти домой и забыть о нем навсегда!
Софья хотела плакать, но разве слезами исправишь сделанное? Что она натворила? Если узнает отец – ей не жить…
«Домой, домой», – повторяла она про себя, бредя за Баламом по предрассветным джунглям. Одно она знала твердо – Балам был ей противен, и она никогда его видеть больше не хочет! Ее отец прав – они разные, и то, что он так спокойно относился к бесстыдствам и жестокостям ритуальной игры, наполняло ее сердце ужасом и отвращением.
Только оказавшись в своей комнатке, София почувствовала себя в безопасности. У нее не хватило сил зажечь лампадку. Она опустилась на колени и застыла перед иконой.
Прошло два месяца.
Княгиня сидела в доме у Фотимы, молоденькой жены княжеского наместника в Чектамале и правой руки князя – сеньора Горреро.
– Беда пришла, – сказала она на местном наречии растерянной молодой женщине. – Мне нужна твоя помощь. – Княгиня шумно перевела дух и закончила: – Софья-младшая ходила на игру тлачтли со своим фермером – Ягуаром.
Фотима ахнула и закрыла рот розовой ладошкой.
– Да, вот так. А ты знаешь, чем обычно заканчиваются ритуальные игры.
Фотима кивнула, не отводя глаз от княгини.
– Если князь прознает… – княгиня замолчала.
– Он убьет ее, – в страхе прошептала Фотима.
– Но это еще не все. Мерзавец приходил в наш дом несколько раз, но, слава Богу, князь в отъездах был. Догадываешься, зачем он приходил?
– Догадываюсь, – прошептала потрясенно Фотима.
– Вот и я догадываюсь, – устало усмехнулась княгиня. – На деньги, да на княжеское место метит. Князь откажет ему, а негодяй тогда поведает историю о тлачтли и…
– Князь убьет их обоих…
– Как ни кинь, все клин, как говорит мой князь. Но и это еще не все, Фотима…
Княгиня надолго замолчала. Фотима не торопила подружку, ждала терпеливо, покуда София соберется духом, чтобы продолжить рассказ. В доме стояла тишина. Горреро отъехал с князем в Теночтитлан, а слуг Фотима отослала подальше от комнат – береженого бог бережет.
– Когда Софье было три месяца, ко мне приходила моя мать…
Княгиня рассказала Фотиме о давнем разговоре со жрицей. Та сказала, что Софью- младшую ждет смерть, когда она будет собираться замуж, или замужество принесет ей смерть.
