— Поезжай в Ниццу, — сказала она.
— Могильные памятники есть и поближе, — сказал я.
— Ты сам знаешь, что надо поехать, — сказала она.
— Ты тоже не едешь домой. Хотя могла бы уже, — сказал я.
— Это совершенно другое. Возможно, потом когда-нибудь, — сказала она.
— Если хочешь, я поеду с тобой, — сказал я.
— Никому из нас от этого лучше не будет, — сказала она. — И ты не можешь надолго оставить маму.
— Конечно, — сказал я и подумал, что сравнивать расстояния от Восточных Карпат до Будапешта и от Западной Ривьеры до Будапешта — это все равно что сравнивать расстояния от кратера Бойяи до Земли и от Альфа Центавра до Земли.
— Мне незачем ехать. Для меня она давно умерла, — сказал я.
— Знаю, — сказала она.
— Лучше было, пока мы ничего не знали наверняка, — сказал я.
— Реальность всегда лучше, — сказала она.
— Конечно, — сказал я. — Единственное, что больно, ведь этот смычок был моей идеей.
— Скорее всего, она не вспомнила об этом, — сказала она.
— Конечно, — сказал я. — И еще паршиво, что наш отец помог ей выехать. Обидно, что она не рассказывала о нем.
— Глупость. В последний раз она видела вашего отца тогда же, когда и ты. Завидуешь, что у нее хватило смелости сесть на грузовой корабль?
— Я не завидую, а знаю, что наш отец помог ей выехать. Последние десять лет он высылает месячное содержание.
— Тебе неоткуда это узнать, — сказала она.
— Ну как же, есть откуда, — сказал я.
— Ах, да, — сказала она и затем спросила, как дела у мамы, а я сказал, в целом неплохо, только эта боязнь кремации меня уже достала, а еще мама снова поверила в Бога. Я допил чай и, стоя в дверях, снова спросил, если я все-таки поеду в Ниццу, поедет ли она со мной, а она сказала, никому из нас от этого лучше не будет, но потом поцеловала меня в лоб.
— Что это за шум, сынок?
— Это музыка, мама.
— Выключи немедленно. Я хочу спать.
— Успеете, завтра вам никуда не идти, мама.
— Я выброшу этот проигрыватель.
— Что вы прицепились? Завтра вы все равно ни о чем не вспомните, мама.
— Я не потерплю, чтобы ты так разговаривал со мной!
— Мы пятнадцать лет так разговариваем, почему же сейчас вы не хотите потерпеть? Принесите чашку чаю, послушаем музыку, а если выглянете в окно, увидите луну.
— Ты не человек! Ты такая же мразь, как и твоя младшая сестра!
— Старшая сестра. Могли бы уже запомнить, хотя бы ради меня. Кстати, а почему вы никогда не пытались покончить с собой, мама?
— Подонок! Лучше бы вы сгнили у меня в животе! Но Бог каждому воздаст по заслугам, послушай старую мать! Бог тебя покарает, сынок!
— Возможно. Пусть попробует. В самом деле, какого хрена вы не покончите с собой, мама?
— Убирайся из моего дома!
— С удовольствием, но тогда вы сдохнете от голода. Без меня вы даже кран неспособны открыть, мама.
— Сердце!.. У меня болит сердце!
— Успокойтесь, мама, у вас нет сердца. И у меня нет. У нас сопли вместо сердца. Сопли, поняли? Мы сдохнем от бесчувственности, сказал я, затем выставил ее из комнаты и приглушил проигрыватель, потому что на самом деле было громко, а мне надо было читать корректуру. Утром я проснулся от треска пластинки, видимо, лапку заело. Барахло эта “Тесла”, подумал я, потом оделся и еще раз просмотрел новеллу про психически больного священника, который с помощью крысиного яда, подмешанного в тесто для облаток, уничтожил всех прихожан. Сойдет для сельской местности, подумал я, приготовил маме завтрак, а обед поставил в холодильник.
— Когдатыпридешьсынок.
— Завтра вечером. У меня творческий вечер в одном провинциальном городке, мама.
— В последнее время ты уезжаешь уже каждую неделю.
— На деньги Юдит нам не прожить, мама. Суп разогреете, телевизор выключайте на ночь, сказал я и услышал, как она гремит цепочками. Потом я пошел пешком на Восточный вокзал и, когда выяснилось, что надо делать пересадку, хотел развернуться прямо у кассы.
С выступления я вернулся около полудня. Эстер по понедельникам работала до пяти, поэтому пару часов я бродил по улицам в районе вокзала, хотя по идее ненавижу Восточный вокзал. Точнее, я терпеть не могу нищету, выставленную напоказ. Ненавижу людей, которые, ссылаясь на бедность, крутятся возле дорожных баулов, не перевариваю мнимых больных, которые показывают просроченные рецепты трехлетней давности — при этом на нужные лекарства им всегда не хватает какой-нибудь двадцатки. Мне омерзительны бабки- пошептуньи, которые будут молиться за тебя, спаси и сохрани вас Господь, и всю вашу семью, а если у тебя нет мелочи, плюют тебе вслед, как будто бедность дает человеку право творить безобразия.
Уже довольно давно Восточный стал прибежищем для проходимцев, здесь собираются подпольные торговцы и сектанты-проповедники, мелкие фальшивомонетчики и калеки домашней выработки. Можно с первого взгляда отличить калек, собирающих в собственный карман, от тех, кто работает на хозяина. По форме шрама можно установить, какую руку или ногу отрезало станком, а какую отрубили топором на лесоповале, когда по румынским деревням, точно шаровая молния, пронесся слух, что можно поехать побираться в Будапешт за неплохие суточные. Прибывали целые составы со свежеобрубленными калеками. Иногда их привозили те же самые грузовики, что везли в Трансильванию или в Бухарест гуманитарную помощь. Затем эти толпы несчастных были расквартированы по подвалам в девятом районе, работодатель развешивал по шеям таблички “Я жертва Чаушеску”, а вечером забирал себе восемьдесят процентов дневной выручки плюс квартплату.
Уже довольно давно импортные калеки соседствовали в подземных переходах с местными калеками пенсионного возраста, с продавцами-тухлых-мандаринов и с продавцами- дешевого-постельного-белья. Здесь же можно было купить за полцены сигареты без акцизной марки и за четверть цены бракованный гонконгский будильник. Здесь открылись первые китайские палатки быстрого питания, и здесь же впервые можно было сыграть в шахматы на деньги с недавно освобожденными зэками. На мусорном бачке расстилали шахматную доску из дерюги, закуривали сигарету и ждали бесстрашных клиентов. Потенциальные жертвы обожали индийскую игру, кто-то в свое время был кандидатом в мастера спорта, но потом вмешалась Госпожа Фортуна, и на областных соревнованиях выиграла восьмилетняя Юдит Полгар. Зэки, в отличие от своих клиентов, знали о шахматах все, учитывая, что в тюрьме на Ваци практиковали довольно действенную педагогическую методику. Кто проиграет, выпивает
