пришелся очень кстати, потому что журналистка больше не умничала. Словом, я начал заново читать первый том и радовался, что у Эстер то же издание, что у меня, коричневое, потому что я к нему привык, но честно говоря, параллелей я не находил. В “Хосписе” совершенно другие люди помирают и совершенно по другим причинам, и они не слишком расположены трепаться с кем ни попадя, ну да ладно.
Впрочем, за несколько дней я вполне уютно обустроился в Давосе, только мне не удалось узнать, существует ли на самом деле место с таким названием, потому что у Эстер нет дома атласа. Хотя господин писатель был довольно педантичным человеком, но вряд ли он предполагал, что в будущем дотошные читатели начнут еще попутно заглядывать в справочники. По-моему, он даже Ганса Касторпа нашел в каком-нибудь особом списке или в архивах в морге, имена он, скорей всего, не выдумывал, хотя в плане понимания авторской идеи это не играет роли. Подобная любовь к достоверной реальности очень даже объяснима, в конце концов, я сам старался, чтобы Юдит писала исключительно из мест, которые отмечены на карте мира. Не могу сказать, что за все эти годы мне ни разу не пришло в голову чего-нибудь эдакого, какого-нибудь курорта на Летейском берегу. В первую очередь я думал о маме, она ведь искала на карте мира эти чертовы города. Даже если бы Юдит написала из Антарктиды, что с того? Да, там зверски холодно, но на хреновой карте она есть, не придерешься. А что касается архивов в морге, я, черт возьми, действительно забыл посмотреть.
Короче, Давос — ничего местечко. Еще мне дико понравилось, как туберкулезные женщины умоляли туберкулезного господина Альбина на верхней террасе, спрячьте пистолет и в другой раз не прогоняйте чистильщика бассейнов, если тот захочет полечить вас спиртом. Мне было любопытно, пустит себе в итоге пулю в лоб Адонис или нет. Меня куда больше занимает сюжет, интрига, чем нездоровые восторги Ганса Касторпа по поводу сущности времени. Господин Фюзеши тоже задумывается о сущности времени, он от души удивляется, как странно истекают минуты в добавочное время, не говоря уже об одиннадцатиметровых. Еще есть женщина в спортивном костюме, Эржи, которая раз в неделю обещает Иолике повеситься. Если она исполнит обещание, за ней последует весь четвертый этаж, и реально Эржи всегда занималась вещами куда серьезней, чем выкладки господина Фюзеши.
Еще я иногда играл в шахматы сам с собой, на доске, которую когда-то получил от Эстер к Рождеству. Мне удалось сыграть отличную партию. Со стороны можно подумать, что я сбрендил, но это только на первый взгляд. Если мы сделаем ход и перевернем доску, через несколько мгновений с треском рухнут все наши представления о шахматной игре, особенно если кто-то понимает в игре примерно столько же, сколько я. Уверяю вас, так даже интереснее. Отъявленного знатока или рядового зэка нимало не смутит, если по другую сторону баррикады он увидит самого себя, но я в последние годы играл исключительно с Эстер, да и то недолго. В детстве я любил играть с Юдит, не только из-за самой игры, а потому что мне нравилась клетчатая доска. И вот что интересно, в период развития вторичных половых признаков ситуация изменилась. Настолько, что, когда после несложной операции по удалению миндалин Юдит вернулась домой, мы перестали играть в шахматы. И Эстер мне удалось поставить мат всего несколько раз, потом выяснилось, что она много лет по воскресеньям играла в шахматы с ветеринаром, который потом усыпил ее дедушку.
Я впервые играл в одиночку, хотя дело, казалось бы, очевидное. Играть в одиночку — это не более абсурдно, чем, скажем, в одиночку заниматься любовью или в одиночку пить утренний кофе. Повторяю, мне даже удалось разыграть несколько удачных партий. Один раз я белыми вынудил ту сторону разменять ферзя, у черных не было выбора, через пару ходов стало ясно, что лучше было пожертвовать коня, и этим разменом белые только создали себе лишние проблемы. Они попытались захватить пешку на правом фланге, но черные задумали какой-то сатанинский маневр, начали с короля и последовательно, ход за ходом, прорвались за линию обороны, и затем на А8 ладьей ударили по пешкам и тем самым выбили почву из- под ног у слона.
Я славно провел время со слюнтяем Касторпом и с тридцатью двумя фигурами. По правде, гораздо больше времени я уделял Клавдии Шоша, об этом сложно было бы не упомянуть, хотя и рассказать особенно нечего. Когда она нервно хлопала дверью в ресторане и потом, в белом джемпере, терзая косу, садилась к “правильному” русскому столику, словом, когда эта женщина с восточным, киргизским, лицом, появлялась снова и снова, научные изыскания господина Сеттембрини о парадоксах логического мышления начинали раздражать меня все сильнее. Настолько, что, когда мадам Шоша будто бы случайно появилась в предбаннике перед рентгеновским кабинетом и, немного сгорбившись, закинув ногу на ногу, начала листать цветную газету, читатель в моем лице крепко задумался, черт возьми, жизнь могла сложиться совершенно иначе. К примеру, если бы он пятнадцать лет встречался с этой женщиной, если бы по пешеходному переходу брела не полупьяная шлюха, держа в руках туфли и полудохлую птицу, а эта Клавдия… ну да ладно, что я там писал об особых списках, зачеркиваем. В общем, в те дни я был, можно сказать, счастлив. Иногда я выходил в круглосуточный магазин на проспект. Ночью, поскольку не хотел, чтобы соседи меня видели.
Когда я вернулся, дверь была открыта. На кухне сидели двое мужчин в костюмах, судя по всему, уже довольно долго. Они пили кофе и курили. Когда я вошел, они даже не встали.
— Вы ответственный квартиросъемщик? — спросил коренастый и попросил, чтобы я показал документ, удостоверяющий личность. Было ясно, зачем они пришли, однако в таких вопросах лучше играть по их правилам. Худощавый отодвинул ногой табуретку и кивнул мне, чтобы я садился.
— Я могу закурить? — спросил я, словно был не у себя дома.
— Естественно, — сказал он и протянул мне пачку.
— Спасибо, у меня есть, — сказал я.
— Оставьте, вам еще пригодится, — сказал он, в его голосе не чувствовалось угрозы, и все же я взял из его пачки. По крайней мере, будем курить одно и то же, думал я. Казалось, из двоих старший по званию — он. Правда, они забыли представиться, что у них, впрочем, не редкость. Мне очень хотелось, чтобы мы поскорее покончили с положенными формальностями, поскольку я в любом случае не собирался ничего отрицать.
Коренастый посмотрел на коллегу, понял, что тот не собирается сейчас говорить, и зачем-то проронил:
— Очень уютная квартира, — словно это было какое-то существенное замечание, которое может отпустить только старший по званию. Лучше бы заговорил худощавый, думал я. Он казался гораздо более вменяемым, чем это свиное рыло, но, судя по его неподвижному взгляду, был садистом.
— Да, — сказал я, мне не хотелось говорить на посторонние темы.
— И обставлена мило.
— В основном декорации, — сказал я.
— Но на пятьсот франков в месяц вполне можно прожить, — сказал он. И я начал немного нервничать, потому что какое его дело, на что мы жили.
— Да, — сказал я отрывисто. Я хотел было добавить, что, с тех пор как стали печатать мои рассказы, я езжу на встречи с читателями и открываю выставки, что с недавних пор я сам неплохо зарабатываю, но решил, это только запутает разговор.
— Даже вдвоем, — сказал он.
— Даже вдвоем, — сказал я. От этих пошлых намеков у меня заныл желудок, но протестовать я не стал.
