добираться до Новороссийска самим.
— Но как же?.. — Графиня долго смотрела на него, а потом пожала Саблину руку: — Это святое дело, доктор! Благословляю.
Нина ничего не ответила. Стояла, глядя в землю; прядь кудрявых волос выбилась из- под гребня и повисла вдоль щеки. Пальцы комкали полу жакета.
Саблин как очнулся:
— Нина Васильевна… голубушка…
Она подняла на него блуждающий взгляд. Губы ее дернулись судорогой.
— Клим не дожил одного дня…
4
Когда восстановили железнодорожное сообщение, Варфоломей Иванович посадил дам на поезд. Временный комендант обрадовался, что Саблин взял на себя заботу о раненых, и выписал «докторскому семейству» пропуска в офицерский плацкартный вагон.
Саблин обнял Нину и Софью Карловну.
— Берегите себя! — повторяла графиня и крестила его. — Из Новороссийска мы переберемся в Париж. Обещайте, что напишете нам! Письмо отправьте на центральный почтамт до востребования.
Саблин грустно кивнул:
— Если останусь жив.
Он долго махал им новой фуражкой с «Адамовой головой» вместо кокарды.
— Непременно погибнет, — убежденно сказала Нина, когда поезд тронулся.
— Почему вы так думаете? — удивилась графиня.
— Вы что ж, не видите? Все хорошие люди погибают. Всегда.
— Ну мы-то живы.
— И мы погибнем, если не научимся… — Нина провела по лицу ладонями. — Не знаю пока что — воровать, убивать… У нас нет денег, и я не представляю, как мы доберемся до Франции, не имея ни гроша.
Софья Карловна наклонилась к ее уху.
— Вот там кое-что спрятано, — прошептала она, коснувшись своей щеки. — В зубе, вернее, в его остатках… Бриллиант в полтора карата — этого нам хватит на некоторое время. Уж простите меня за анатомические подробности, но его больше некуда было девать.
Поезд замедлил ход и встал, пропуская встречный эшелон. Нина молчала.
— Главная заповедь хорошей хозяйки, — добавила Софья Карловна, — никогда не складывать все яйца в одну корзину.
Ей хотелось, чтобы Нина восхитилась ее бережливостью и дальновидностью, но та не отрываясь смотрела в окно. Графиня проследила за ее взглядом: на столбе у семафора болтался повешенный. Это был Осип Другов.
5
Софья Карловна не помнила, в какой момент Нина перестала быть для нее
Гибель Клима примирила ее с Ниной. А что до манер — кто сам без греха, пусть первым кинет в нее камень. Софья Карловна следила за ее настроением, проверяла, что она ела, и ела ли вообще, советовала ей пить успокоительные капли — когда-нибудь потом, когда их можно будет купить.
После смерти Володи у Нины была истерика, и это можно было понять. Сейчас она была спокойна и даже не плакала, но Софья Карловна видела, что с ней происходит что-то совсем неладное. Чтобы приободрить Нину, она вспоминала, как ее покойный муж проигрался в карты в Монте-Карло и прислал ей телеграмму на французском:
Нина улыбнулась.
Вдохновившись, Софья Карловна старалась каждую минуту занимать ее рассказами об их будущей жизни во Франции:
— Зиму мы будем проводить в Париже, а лето — в Бургундии. У меня есть небольшой капитал в «Лионском кредите», мы с вами купим виноградник под Дижоном… Я, когда была в вашем возрасте, все мечтала заняться виноделием — так почему бы нет, правда?
Софья Карловна как наяву видела матово-синие виноградные кисти, ощущала вкус первой ягоды, сорванной на пробу.
— Горе пройдет, — уверенно сказала она. — Не сразу, но постепенно все встанет на свои места. Я ведь тоже очень любила своего мужа. Его убил студент-террорист: в те годы покушения на важных чиновников шли одно за другим.
— Я никогда не забуду Клима… — отозвалась Нина и замолкла, осознав, что не так давно она то же самое говорила о Володе.
Софья Карловна вздохнула:
— Не забываешь только первую любовь, и чем старше становишься, тем бережнее хранишь ее в сердце. Когда мне было четырнадцать лет, мы жили в Петербурге, а через забор от нас находилась резиденция японского консула. Его сын — мы его звали япончиком — все время подглядывал, как мы играем во дворе. И однажды он прислал мне письмо: «Моя цветущая розовая сакура — Соня-сан…» А заканчивалось все словами: «Мое тело делает дело, а душа с Вами, вокруг Вас…» Я была глупа и показала письмо другим девочкам. Они его задразнили: «Эй, жених, позвать тебе Соню-сан, пока твое тело делает дело?» Вскоре он исчез, и я его больше никогда не видела. Пятьдесят лет прошло… Вот так же и вы будете помнить моего сына.
— Да, наверное… — едва слышно отозвалась Нина.
6
Софья Карловна спрашивала Нину: «Что вы молчите?»
Потому что говорить стало не о чем. Она окаменела, по телу пошла стремительная реакция: кожа, мышцы, мысли — всё свернулось и затвердело.
Что делать с собой — такой? Днем — презрительная ненависть к тем, кто занял место Клима. Они забирали в легкие его воздух, ели его хлеб, воровали Нинино время, которое предназначалось только ему. Ежедневное надругательство и святотатство.
Ночью она лежала, сжавшись комочком, и опять под стук колес: «Вернись… вернись…» Очередная попытка осознать, что не будет ни густых темных бровей, ни смеющегося карего
