Она знала, что умрет. Приказала своим воинам убить ее, отрубить голову и передать в осажденную крепость. Обрадовались удага, передавали из рук в руки голову злой Хаули, не зная, что и мертвая, она несла им смерть. И пошла косить людей черная смерть. Разбегались войны Хаули, бежали в тайгу и защитники крепости, разносили по всей земле черную оспу.
— Так загубили свой народ Кваюнга, Удага, Хаули. Никто не убирал трупы, уцелевшие сидели в тайге и ждали смерти. Заросли пашни, сровнялись с землей крепости. Остались только мы. Но нас так мало, как шишек после бури на кедре. Мы слабы и трусливы, как дети. Десять хунхузов легко могут ограбить нас, увести жен. Перед сильным всегда робеет слабый, но стоит слабому победить сильного — и он станет сильным, — закончил легенду Алексей.
— Вместе мы будем сильными. Будем друг другу помогать, — поклонился Андрей. — Две руки — не одна.
11
Тинфур принес длинное кремневое ружье и разные принадлежности к нему, сказал:
— Иван завещал вернуть вам ружье.
— Мы дарим тебе, Алексей, это ружье на вечную дружбу, на память долгую, пусть оно разит врагов наших.
Тинфур с поклоном принял подарок. Отнес ружье в избу. Русские пообещали дать пороху и свинца.
В полночь друзья ушли по тропе. За ними трусило пять собак.
Шли долго, подсвечивала луна, тоскливо кричали ночные птицы, всхрапывали кони, высекая искры из камней подковами, шамкали легкие ичиги, улы.
С зыбким рассветом подошли к стенам мертвого города. Рассвет ширился. Дрогнули туманы и скатились с сопки…
И тут что-то неуловимое дзенькнуло, проплыл тихий звон. Затем послышался чей-то напев. Слух едва улавливал рождающуюся мелодию. Потом полилась тихая музыка. Музыка рассвета, музыка в память тех, кто спит долгим непробудным сном… Тихо. И в эту музыку ворвался вдруг протяжный стон. То ли простонало надломленное бурей дерево, то ли стенали души тех, кто не был предан земле…
Вспыхнула заря. И снова прокатился стон. Даже собаки зарычали. Кто-то призывал к мщению. Но кому мстить, когда смерть, сравняла всех.
Выползло солнце из-за косматой сопки. Полыхнуло своими лучами по земле, затопило ее светом, теплом. Затихли стоны. Кто-то неведомый сильно тронул смычком солнечные струны — и они запели, запели радостно, запели чисто. Музыкант смелел: шире размах руки, просторнее песня. Она, как половодье, залила тайгу, долину, речку, что змейкой вилась по низине, поднялась в небо. За песней пришел ветер. Свежий, с таежным настоем, отоспался и, румяный со сна, прошелся по тайге. Прошелся робко, а в той робости таилась ласка. Тронул росистую траву, уронил росы, полыхнули те бусинки всеми цветами радуги, растаяли. Залепетала осинка, забеспокоилась, потянулась к солнцу. Тихо, чуть скорбно вздохнула березка, тонкая, голенастая, как девчушка в весенних веснушках, вскинула руки к солнцу, даже на цыпочки привстала. Степенно, с раздумьем качнул кудлатой головой дуб. Лениво пошевелил упругими листьями, умолк, отдался во власть музыки, солнечной музыки.
Повернула к солнцу свою головку лилия. Вспыхнула и зарделась красками восхода. А может быть, она впитала в себя кровь убитых.
Оборвалась музыка. Легла на тайгу утомительная тишина. Даже птички умолкли. Тихо-тихо, ничто не шелохнется.
А солнце все выше и выше. Оторвалось от сопки, тронуло своим краем тучку-бродягу, разметало и растопило ее. Друзья замерли, каждый по-своему воспринимал и ту музыку и тот дивный восход. Все молчали. Да и о чем говорить? Умер город. Умер народ. Возродится ли?..
И тут затрезвонили кузнечики, заменили собой небесного музыканта. Солнце уже поднялось на несколько сажен над сопками.
Андрей представил, как по этому городищу сновали люди, бежали по узким улочкам. Мастера ковали мечи, кольчуги, другие наносили тонкую вязь из золота на рукояти мечей, делали украшения. Кто-то звал отведать крепкого вина, другой предлагал поесть сладких пампушек и лепешек. Лекарь поил больного дорогим лекарством, чтобы оно возвратило ему силу и здоровье. В восточные ворота вползал караван с рыбой и морской живностью. В западные — выходил обоз с таежной добычей — корнями женьшеня, пантами, шкурами тигров, барсов, медведей… Вдали слышны протяжные песни, это пели пахари-огородники, собирали урожай, чтобы отнести его и продать в городище.
Богатый радовался жизни, бедный скорбел, что мало дал ему земной радости бог, не удалось познать сладости славы и богатства.
И никто не ведал, что скоро, совсем скоро бедный и богатый будут умирать на этих стенах, защищая свои очаги.
По мощенной камнями дороге скакал всадник на низкорослом коне. В спине его торчала стрела. Влетел в ворота, крикнул:
— Чингуз идет! — и тут же умер.
Тревога! За оружие!..
Бросил свою мотыгу землероб, опоясался мечом мастер, взял в руки меч бедняк, богач, даже женщины поднялись на стены крепости, чтобы отбить нападение Хоули Кровавого.
Но мало кто успел метнуть копье, пустить стрелу, бросить ядро. Конница Хоули затопила долину, смела собой городище и его защитников…
Легкий туман поднялся от рос. За ним бродили чьи-то тени. Может быть, там была тень я злой красавицы Хаули? Все может быть. Те, кто не предан земле, навсегда остаются тенями, тенями в ночи, тенями в тумане…
— Это место наши люди обходят, — прервал молчание Алексей — Отсюда еще никто не взял куска железа, бронзы. Здесь живет черная смерть. Кто возьмет отсюда что-то, тот обязательно умрет.
Друзья постояли у городища еще немного, пошли по тропе. Морщилась старая земля, сопками, а в распадках молодо звенели ключи, глухо ворчала река. Это была та музыка, к которой давно привыкли люди и перестали ее слушать…
12
Показалось море, в зелени волн, с пенным прибоем, с гомоном чаек. Друзья миновали Узкую косу, затем пост. Па посту все спали. В деревне тоже стояла тишина, и здесь спали. Люди снова сторожили поля всю ночь. Намаялись гоняться за зверями.
Навстречу бежал, взбрыкивая, теленок. Собаки бросились на него, подняли неистовый лай. Загрызли бы теленка, но Тинфур прикрикнул на них — и они вернулись к хозяину.
Лай собак разбудил людей.
Вышел заспанный Феодосий.
— Привели гостя? Рады, — подал руку Алексею — Нонче нам было легче. Чуток поскотина спасала. Но все одно была война с кабанищами. Скоро будем поднимать людей, догораживать. Я уже, грешным делом, подумал, не торскнули ли вас инородцы, — пойернулся большак к Андрею.
— Плохо думал, тятя. Чего нам с ними делить? Они люди простые, мы еще проще. Побратались, чего же больше?
— Тхе, нашел брата, — ехидно усмехнулся Фома — Нехристи чумазые, только и смотри, чтобыть чего не уволокли. Простить не могу, что вот через такого едва живота не лишился.
— Ежли бы не разбойничал, то не было бы того. Потому заткнись! — рыкнул Феодосий — Непозволительно гостя ругать. Внял?
— Его зовут Алексей Тинфур… — сказал Андрей.
— Ха-ха-ха! Имечко-то наше. Откель он такое подцепил? — не унимался Фома — Харя немытая, а туда же — Алексей.
Алексей сузил и без того узкие глаза, раздельно сказал:
— Когда собака лает на хозяина, он ее бьет. Когда змея хочет ужалить человека своим двойным жалом, ее убивают. Я не думаю, что у такого народа, как русские, столь много безумных собак и злых змей. Они не должны порушить дружбу, не должна порваться она, как гнилой ремень.
Если бы грянул гром средь ясного неба, то мужики бы просто перекрестились, если бы протрубили трубы архангелов, оповещая людей о втором пришествии Христа, то все бы пали ниц, но тут они застыли с открытыми ртами, долго не могли ничего сказать.
— Свят, свят, свят! — часто закрестился Фома, попятился.
— Я забуду обиду, потому что плохо говорил один. Этот человек похож на росомаху, которая всегда крадет добычу у охотника, отбирает у слабого зверя. Если бы язык не сказал этих слов, то все равно бы их сердце сказало. Я так думаю.
Фома круто повернулся, прихрамывая пошел в дом.
Посыпались запоздалые упреки в спину Фомы. Хотя и сам Феодосий чуть не ляпнул, чем, мол, нам может помочь этот щуплый, маленький человек, это же пигалица. И у других готовы были сорваться злые слова. Ночь вымотала силы.
— Прости, Андрей, я думаю, что не прошла по нашей тропе мингуза?
— Нет, нет. На Фому не обижайся. Раньше он был шибко богатый человек, потом все прахом пошло, теперь вот мыкается с нами тоже. Вот и злобится порой, что надо ломить хребет со всеми.
— Я прощаю Фоме, я понимаю, как ему трудно. Он стал одноруким, а такому добыть зверя тяжело, — проговорил Алексей.
— Ну, вот и ладно. Отдыхайте, а мы пойдем поскотину ставит', — устало сказал Феодосий.
— Вы сегодня хорошо отдыхайте, — светло улыбнулся Алексей — Ночью мы погоняем мало-мало кабанов, медведей, далеко уйдут. Потом городьбу доделаете.
Алексей прошел по деревне, показал Феодосию на пень, сказал:
— Как ваши глаза не посмотрели, пень высокий, а вода была выше его. Когда будет большой дождь, то вас затопит, — волновался за переселенцев.
— Ниче, теперь уже построились, куда денешься.
— В сопку надо уходить, там деревню строить, — говорил Алексей.
— Легко сказать, парень, в сопку уходить. Деревня — это не чумы, снял и перенес. Да и речка воробью по колено. Нам бы хоть урожай спасти. Помоги, — отмахнулся большак.
Тинфур, как все люди тайги, спорить не стал, только и сказал:
— Помогу, собаки помогут.
Солнце коснулось краешка туч, затем сопки и ушло спать. Феодосий поверил Тинфуру, дал людям отдых, теперь снова суетился, мол, надо выходить на поля. Но Алексей его остановил.
— Ты совсем не поверил Тинфуру, — чуть с обидой сказал он — Плохо думал — Тинфур обманет. Тинфур сказал, что звери убегут за несколько сопок, собаки их угонят.
Смеркалось. Аниска, Андрей и Тинфур ушли на поля. Развели костерок, стали ждать. Собаки мирно дремали за костром. Но вот они насторожились, потянули воздух, сорвались и наметом ушли в сопку. Послышался заливистый лай.
— Чушек гоняют, — бросил Тинфур.
