вы взволновались?
– Я взволнован.
– Оно и видно.
– Вы не понимаете. – Вернон протяжно вздохнул, словно успокаивая себя. – Я взволнован. Причем с тех самых пор, как вы нашли письма. Я нахожу вашу теорию о Байроне и Шелли даже еще более волнующей.
– Почему же в таком случае я не вижу ни единого, черт возьми, признака взволнованности?
Он мгновение смотрел на меня поверх сложенных ладоней.
– Особенность моей натуры заставила меня научиться скрывать истинные чувства, – спокойно сказал он, постукивая себя по подбородку. – Возможно, к несчастью для меня… Так или иначе, теперь это происходит у меня непроизвольно, даже когда в этом нет необходимости.
Слушая его, я вспомнил, как он раньше назвал себя: «старая гвардия, бывший рыцарь плаща и кинжала». И весь день та фраза преследовала меня, словно прилипчивая мелодия или ускользающий ключ к кроссворду.
В тот вечер к ужину никто не пришел. Кристофер, наверно, отправился куда-нибудь с Кэролайн. Росс с головой погрузился в новую книгу. Одному Богу известно, где могла быть Фрэн. Нам с Элен лень было готовить на себя одних, и мы отправились в Гринвич, в ресторан, съесть бифштекс.
В ресторане, когда мы там появились, было пусто, что по понедельникам случалось нередко. Официант зажег свечу на нашем столике, словно для того, чтобы мрачный пустой зал вокруг стал еще мрачней. В ожидании, пока принесут заказ, я пересказал Элен, что произошло за день. Она с живейшим интересом выслушала историю об увлечении нашего сына Кэролайн. Поскольку Вернона она никогда не видела, разоблачение его гомосексуальности ее захватило куда меньше.
– Что ж, – беспечно сказала она, поднося к губам бокал, – это лишний раз подтверждает: чужая душа – потемки.
– Нет, все же любопытно, не правда ли, как сексуальная ориентация человека может служить ключом к личности в целом. Это я почувствовал в отношении Гилберта, и вот теперь – Вернон. Знание какой-то одной детали накладывает отпечаток на все остальное. Хотя, если взять бедного старого Вернона, сильней всего меня поразило то, что он все свои сознательные годы ведет двойную жизнь.
– Как, полагаю, большинство геев его поколения, бедняжки. – Элен подняла бокал. – За шестидесятые!
– За шестидесятые! Но можешь представить, о ком еще я подумал в связи с этой идеей? О Байроне.
– О, поясни.
– Он и Шелли, понимаешь! Стоит подойти к ним с этим ключом, и все становится на место, точно так же как с Верноном. Вот причина, по которой мемуары были сожжены.
– Возможно, ты прав, милый. – Она сказала это таким нежным голосом, что я почувствовал себя стариком, впавшим в маразм.
– Тебя это все не слишком-то волнует, Элен, да?
– Я понимаю, что это важно, но, как ты, бредить какой-то книгой, я бы так не смогла. Чем скорей ты найдешь проклятые мемуары, тем лучше, это все, что я могу сказать.
– Почему я единственный, кто воспринимает это серьезно? Господи! да это может перевернуть вверх дном весь мир английской литературы, а ты сочувственно успокаиваешь меня и уговариваешь не слишком увлекаться. – Я, улыбаясь, поднял бокал. – А что до Вернона, то он убежден, что все это… – рука моя замерла, не донеся бокал до рта, – … подделка.
– Клод?
– Вернон, – тихо проговорил я. – Вернон. Что ж я такой тупой?
– О чем это ты?
– Я должен был сообразить, что Пройдоха Дейв никогда бы не смог придумать подобное.
– Кто такой этот Пройдоха Дейв и что все это значит?
Элен еще улыбалась, но я, ставя бокал на стол, чувствовал, как дрожит моя рука от ярости и ужаса, рожденных внезапным подозрением.
– Пройдоха Дейв – это тот, кто принес мне коробку с книгами, с чего все и началось. Даже если у него хватило воображения придумать подобную махинацию, он все равно не стал бы пробовать в его-то возрасте коробками толкать мне всякую макулатуру. Да и в любом случае я знаю его много лет, и он ни разу не пытался надуть меня. Он просто мелкая сошка для такого крупного дела.
– Значит?
В этот момент принесли наши бифштексы. Я молча смотрел, как официант расставляет тарелки; в голове у меня был полный сумбур.
– Вернон всегда имел зуб на меня, – сказал я, когда официант ушел и мы снова остались одни. – То, что я стал владельцем его магазина, было для него невероятным унижением. В его глазах я – всего-навсего малокультурный грабитель. У него одного есть и мотив, и глубокие знания, чтобы попытаться провернуть такую аферу.
– Но я думала, что именно он все время старался убедить тебя в том, что письма поддельные.
– И всякий раз, как он это делает, я с ним спорю. Всякий раз, когда он убеждает меня не верить, я в итоге верю немного больше. Неужели не понимаешь? Для него, ублюдка, самая что ни на есть изысканная ирония в том, чтобы убеждать меня не верить и посмеиваться про себя. Знаешь, что он сказал сегодня?
– Продолжай.
– Он сказал, что мошенники проявили удивительную изобретательность, что с их стороны это буквально искусство. Затем закатил чуть ли не целую речь, доказывая мне это, так что я попался на удочку.
– Клод, я все-таки считаю, что ты рассуждаешь слишком уж по-макиавеллиевски.
– Нет, все точно сходится. Для него это была бы идеальная месть. Он всегда насмехался над моим увлечением Байроном. Он даже вставил в письма шифрованные куски, воспользовавшись своим маленьким хобби, чтобы заинтриговать меня. И как он сказал об этом: это свидетельствует о том, что мошенник обладает развитым воображением.
– Думаю, ты делаешь слишком поспешные выводы. Судя по тому, что ты мне до сих пор говорил о нем, это довольно милый пожилой человек. Думаю, тебе стоит принять на веру его слова, пока нет доказательств обратного.
– Может быть, ты и права.
Мы закончили ужинать молча. Я был ошеломлен возможностью предательства. Я угрюмо вонзал нож в свой бифштекс, вспоминая все перипетии наших с Верноном отношений, изнемогая от подозрений. Чтобы с таким коварством заманивать в ловушку человека, с которым находишься в тесных отношениях, и при этом все время изображать дружеские, сердечные чувства, нужно ненавидеть его до такой степени, что мне трудно было это представить. Конечно же, только того, что я стал владельцем его магазина и порой, может быть, вел себя с ним бесцеремонно, было недостаточно для подобного чувства горечи и двуличного поведения. Он, должно быть, повредился умом.
Но потом я вдруг понял, что все это просто нелепо; Вернон вне подозрений. Болен я. Как иначе объяснить, что я мог заподозрить культурного старого человека в таком злодейском
