умысле? Появление невероятных писем, совпавшее с концом моей карьеры антиквара, губительно повлияло на мой разум. Его поразили паранойя и одержимость. Впрочем, что ни говори, Вернон странный человек. Груды книг, годами пылившихся в комнате наверху, – это вряд ли свидетельствует о нормальности. Всякое могло произойти с разумом человека из презренного племени геев, который состарился в своей пришедшей в упадок букинистической лавке…
К концу ужина я начал ненавидеть по очереди и Вернона, и себя.
– Не думай о нем, Клод, – сказала Элен, отодвигая тарелку. – Только изведешь себя понапрасну. В любом случае убеждать себя в чем-то, не имея на то доказательств, – это несправедливо.
– Ты совершенно права, – сказал я, стараясь держаться бодро. – Это все, наверно, просто мое нездоровое воображение. Слишком многое поставлено на карту, понимаешь? Поговорим о чем-нибудь другом.
– Ты прав, знаешь, то, что ты рассказал о Кристофере, куда интересней. Что собой представляет эта Кэролайн?
Я налил себе еще вина.
– Обожает читать, но это главным образом от застенчивости, а еще она, наверно, девственница.
Элен засмеялась.
– Неужели! Откуда тебе это известно?
– Мужской инстинкт, – ответил я дурашливо. – Просто чувствую.
– Ах ты, негодник, ха-ха-ха.
Я достал сигареты, предложил и ей.
– Как бы там ни было, думаю, она прекрасная пара для Кристофера. Как ты смотришь на то, чтобы стать бабушкой, моя старушка?
Элен мягко улыбнулась и сказала неожиданно серьезно:
– Не могу дождаться, когда это случится.
Мгновение мы молча смотрели друг на друга, держа в пальцах так и не зажженные сигареты. Только сейчас я заметил официанта, маячившего в глубине зала, и подумал, сколько, должно быть, он видел пар, юных и немолодых, которые приходили сюда и сидели молча, потому что им нечего было сказать друг другу. Кроме той паузы после разговора о Верноне, все остальное время мы с Элен, как пришли, болтали и смеялись. К своему удивлению, я сообразил, что она, как в прежние славные времена, все еще способна заставить меня забыть о тревогах. Кроме ее лица, ничего сейчас не стояло у меня перед глазами, все улетучилось.
– Много времени пролетело, да, Элен?
– Много чего?
– Времени. С тех пор, как мы с тобой вместе.
Мы улыбнулись друг другу. Не отрывая от меня взгляда, Элен наклонилась к свече, чтобы прикурить сигарету. Неожиданно меня охватило такое острое желание, какого я не испытывал к ней уже несколько лет. Она на долгое мгновение застыла в этой позе над пламенем свечи, словно вдыхала аромат цветка, продолжая смотреть мне в глаза сквозь колышущееся свечение. Потом выпрямилась, и над столом осталась висеть арка сигаретного дыма.
– Когда Фрэн в конце концов покинет дом, у нас будет много таких вечеров, много. Только ты и я, вдвоем. Я с нетерпением жду этого.
Моя жена ничего не сказала и, когда я стал прикуривать, мгновенно отвела глаза.
– Что?
– Я просто думала, – ответила она, – о Кристофере, что он как раз пошел на первое свидание с Кэролайн. Это напомнило мне о нас в давние времена.
В давние времена красота Элен была способна менять окружающее. Она никогда не теряла своего очарования в автобусе или дешевом кафе. Скорее наоборот, это они подпадали под ее чары и возвышались над обыденностью. Несколько недель после первого свидания – бессонные ночи от счастья. Мы оба знали, что хотим всю жизнь провести вместе.
– Мы были счастливы тогда, правда? В те давние дни.
Я смотрел на нее теперь, освещенную мягким светом свечи, и внезапно меня вновь обдало волной той давней любви и счастья. К ощущению приятной сытости, шуму вина в крови добавилось желание, острое, как в юности.
– Да. Мы были тогда счастливы.
Мы оба поняли, что произошло. Не произнося больше ни слова, расплатились и вышли. По дороге домой я остановился под желтой моросью уличного фонаря и обнял ее. Я уж и забыл, когда в последний раз целовался на улице. Ее язык, по-девичьи неуверенный, стеснялся проявить смелость, маняще трепеща.
Рука в руке, мы словно плыли к дому.
– Мне до сих пор не верится, что мы действительно живем в этом доме. Слишком он велик.
Когда она заговорила, я понял, что она тоже перенеслась чувствами в прошлое.
– Возможно, для тебя он слишком велик. Но я не смог бы переехать куда-то еще, во всяком случае не сейчас. Мне бы не хватало моего кабинета.
Мы сразу поднялись в спальню и разделись. Бросились в постель и принялись ласкать друг друга. Но постепенно ощущение безмятежного счастья уходило, отступая перед глухим отчаянием. Наконец наступил момент, когда мы, не говоря ни слова, одновременно отодвинулись друг от друга. Былая магия ритуала умерла.
Какое-то время мы лежали в полумраке в мучительной немоте, наступающей после осечки. Такого прежде с нами никогда не случалось. Долгое время секс для меня был не более чем ночными упражнениями, обязанностью, исполнять которую мне не составляло труда. И вот, когда неожиданно нахлынули ностальгия и любовь, я оплошал. Магия пропала бесследно. Она умерла много лет назад. Все, что осталось, – это два тела средних лет, лежащие в спальне, отяжелевшие и изнемогшие, внутренне опустошенные. Как увязший в сомнениях святой отец, который в конце концов потерпел поражение в борьбе за веру, я вдруг почувствовал себя богооставленным прахом, и ничем больше.
Мы продолжали лежать молча. Окно было распахнуто, и из парка доносился шум деревьев. Подняв голову, я увидел, как они гладят ветвями бледное небо, словно успокаивая или утешая. Скользили облака, бесстрастные небесные странники. Шевелились шторы на окнах, колеблемые тихим темным ветром, напоенным сладостными ароматами весны. У перекрестка за парком вспыхнули красные задние огни машины, как глаза дьявола, и скрылись в ночи. Все в тот момент казалось полно тайны и смысла. Все, кроме двух тел на кровати, принадлежащих миру мертвой материи, исторгнутые из мира духовного.
– Ты больше не любишь меня, да, Клод?
Я не мог нанести ей последний удар.
– Не болтай глупостей. Просто я слишком много выпил. Конечно люблю.
– Нет, не любишь. Знаешь, когда я впервые это почувствовала?
Я молчал.
– В тот год, когда Кристофер поступил в университет. В моей жизни образовалась такая пустота, но ты этого даже не заметил, просто продолжал заниматься своими делами, будто ничего не произошло.
Что-то сжалось во мне, может, потому, что я узнал в ее боли свою боль – от ощущения внезапной пустоты жизни, которую невозможно заполнить никакими отношениями между супругами. Я все так же лежал молча.
– В конце концов, разве ты можешь меня любить? Или вообще кто-нибудь? Какую-то
