проявлению «надежды в отчаянии».
При этом, не связывая возникновение «новых целей и ценностей, новых чаяний» с движением к социализму, Маркузе вырывает пропасть между ними и существующими институтами и ценностями. Провозглашая «перманентный вызов», «перманентное восстание», бунт, он находит «социальную репрессию» «даже в наиболее возвышенных проявлениях традиционной культуры, даже в наиболее эффектных проявлениях технического прогресса» [42].
Такое понимание отрицания «мира репрессии» вытекало не из конкретно- социологического анализа системы господствующих в современном капиталистическом обществе отношений, а из чисто умозрительного представления о способе разрешения социальных противоречий, из «негативной диалектики».
Леворадикальные идеологи, настаивая на абсолютно отрицательном отношении к данному миру, стремятся тем самым выразить свое отношение и к позитивизму как идеологической основе «политического конформизма», как «абсолютизации непосредственно данного» [43 -
Диалектика «критична» и «революционна», по мнению Маркузе, Адорно и их сторонников, лишь постольку, поскольку она «негативна». Современный развитый капиталистический мир, погрязший в позитивистском эмпиризме, политическом реформизме и социальной апологетике, утверждают леворадикальные идеологи, убивает «негативное мышление» как воплощение опасной альтернативы.
Поэтому разработка так называемой «негативной диалектики» занимает одно из центральных мест в деятельности философов и социологов, оказавшихся волею судеб идеологами современного левого радикализма.
В своей разработке «негативной диалектики» Маркузе и Адорно пытаются опереться на Гегеля, полагая, что и диалектика Гегеля, как и диалектика Маркса, при всем различии между ними была пронизана духом негативности. Маркузе прямо связывает свое обращение к Гегелю с насущными потребностями возрождения «негативного мышления». «Эта книга, – говорит он в предисловии 1960 г. к «Разуму и революции», – была написана в надежде, что она внесет маленький вклад в возрождение не Гегеля, но способности ума, которая испытывает опасность быть преданной забвению: силы негативного мышления» [44].
Маркузе в целом не приемлет гегелевскую диалектику из-за ее внутренней противоречивости, но он (как, впрочем, и Адорно) пытается «подтянуть» Гегеля под собственную «негативную диалектику», что находит свое выражение и в определении гегелевской философии как «философии отрицания», и главным образом в понимании самого отрицания.
Характерная для маркузианства абсолютизация стимулирующей роли отрицания, превращение отрицания в абсолютный способ развития связаны с трактовкой сущности отрицания.
Каждое явление отрицает себя и переходит в другое именно потому, что оно противоречит самому себе внутри самого себя, т. е. противоречит своей собственной односторонности, абстрактности, но отнюдь не своей собственной целостности, в противном случае противоречие не могло бы развиваться внутри объекта (системы). Развитие происходит потому, что оно не сводится к отрицанию и не останавливается на нем. Отрицательное для диалектики «есть вместе с тем и положительное», поскольку содержит в себе отрицаемое как момент, именно то, говоря словами Гегеля, «из чего оно происходит и не существует без последнего». Позитивность отрицания является, следовательно, не только функциональной (отрицание как стимул исторического развития), но и содержательной (структурной). Новая структура есть момент развития лишь постольку, поскольку она включает в себя преобразованные (снятые) элементы старой структуры.
Абсолютная отрицательность, характерная для Маркузе и приводящая его в царство абстрактности и скептицизма, во многом объясняется тем, что способ его «критики» оказывается заданным самим ее объектом – рассудочным мышлением и позитивистской софистикой. «Радикальный» критик мыслит антиномиями: позитивное – негативное, утверждение – отрицание. При таком подходе отрицание сиюминутных субъективных интересов «интегрированных» индивидов может мыслиться только как утверждение противоположных – но опять-таки сиюминутных – интересов самих «радикальных» критиков. Метафизическое («радикальное») отрицание конечного, абстрактного, рассудочного мышления может быть осуществлено только на его собственной основе – на основе конечного, абстрактного, рассудочного мышления.
Такая позиция во многом объясняет и причину маркузианской критики гегелевского «разума». «Диалектическое мышление, – замечает Маркузе, – не помешало Гегелю развить свою философию в аккуратную и всеобъемлющую систему, которая в конечном счете эмфатически акцентирует позитивное. Я полагаю, что сама идея Разума, именно она, составляла недиалектический элемент философии Гегеля. Эта идея Разума охватывает все и в конечном счете прощает все, поскольку это имеет свое место и функцию в целом, а целое лежит за пределами добра и зла, истины и лжи» [45].
Вопрос, однако, сложнее, чем это пытается представить Маркузе. Дело в том, что «акцентирование позитивности», а правильнее сказать, гегелевский консерватизм, воплощенный в признании «завершенности процесса развития», связано у Гегеля не просто с идеей разума, не с изменой Гегеля собственной диалектике: оно предопределено самой гегелевской диалектикой как диалектикой идеалистической. «…Консерватизм – чтоб не сказать больше – диалектики Гегеля заложен в самой основе, он нигде не изменял своей диалектике, но ее консерватизм менее заметен в изложении абстрактных категорий и более ясно виден на материале социальной области» [46].
Гегелевский «разум» разделяет судьбу всех иных категорий его диалектики и в той мере, в какой мы можем говорить о «диалектичности» всех других элементов диалектики Гегеля, мы можем говорить это и о «разуме». Утверждая, что «все действительное разумно», Гегель как диалектик вовсе не хочет сказать, что оно не заслуживает критики, отрицания, снятия, иными словами, что оно всецело оправдано по отношению к данному историческому моменту. «Разумность» действительности в том, что она есть воплощение противоречивости разума, момент развития: действительность подлежит отрицанию, снятию, но при этом она «сохранит» себя (в снятом виде) в новой действительности. «Разумность» действительности в том, следовательно, что она не подлежит абсолютному отрицанию.
Конечно, консерватизм гегелевской диалектики, обусловленный ее идеалистическим характером, «замкнутостью» круга, по которому движется мировой дух в своем развитии, не мог позволить Гегелю в полной мере выявить эту диалектичность разума. Но именно это сделал Маркс, спасший «рациональное зерно» гегелевской диалектики. Не секрет, что философия Гегеля дает основания для самых различных прочтений: об этом свидетельствует история философии двух последних столетий. Может она быть «прочитана» и в духе тех или
